Слово «свобода» является одним из самых неопределенных слов, находящихся в обиходе религий, философии, политики, в публицистике. Емкость его столь значительна, что узнать, что оно обозначает даже в том или ином контексте, иногда весьма затруднительно. В сборке с другими словами и понятиями оно иногда даже видится, как совершенно бессмысленное. Или требует уточнения, которого обычно не дождаться, ибо мало кого волнует сейчас смысл произносимого, поскольку риторический напор обычно считается достаточной заменой смыслу.
Свобода личности, свобода выбора, свобода совести — все эти выражения почти или совсем бессмысленны, являются «красным словцом», не более. Ибо пытаясь понять, что же все это значит, натыкаешься на такую урегулированность и противоречивость, что становится понятно, что речь идет не о свободе и тем более не о совести, выборе или слове, а о размывании общественно допустимого. И почти всегда в ущерб отношениям устоявшимся, традиционным. Например, выражение свобода выбора состоит из взаимоисключающих слов, даже с учетом огромной понятийной емкости каждого по отдельности. В христианстве благодаря богословию Максима Исповедника считается и совершенно справедливо, что постановка себя перед выбором говорит о крайней степени несвободы. Выбирать — это значит иметь узкий диапазон действий, к тому же, хоть и не осознаваемо, но навязанный. Выбор возникает при нужде. Нужда же свидетельствует о зависимости. Да и без Максима Исповедника это понятно. «Выбор» — самодостаточное понятие, прилеплять к нему еще и «свободу» совершенно неуместно, ибо размывает смысл того и другого, делая свободу зависимой от какого-то «выбора».
Так что свобода выбора выражение риторически может и красивое, но бессмысленное, если присмотреться внимательней. Свобода личности столь же риторическая невнятица. Зарегулированное так же под завязку, как и свобода слова. Тут даже объяснять нечего, всем и так понятно. Слово «свобода» нередко включает не только разные регистры одного понятия, но и разные понятия. Поскольку слово хоть и существительное, но обычно играет роль исключительно прилагательного и прилагается к какой-нибудь ерунде. К тому же «выбору» или еще хуже — к «личности». Для Христа понятие свободы связано с познанием, признанием истины. Но поскольку Христос еще Истиной называл Себя, то христианских богословов вполне удовлетворило такое понимание, что раз уж вот Он Истина, то надо это знать. И того довольно. И дальше к этому пристегивается вся практика «познания истины». Ходить, посещать, участвовать. И что там велят делать дальше.
Для Христа, однако, истина заключалась в определении человеком для себя самого и, как следствие, соответствие себя самого качественному устройству мироздания. Зло для Христа не было каким-то «недостатком добра», до чего благочестиво докумекало христианское богословие. Зло — это мощная, организованная духовная надстройка над мирозданием, пытающаяся подмять мироздание под себя. И в этом «параллельном» мире все понятия дублированы. Там своя «свобода», своя «любовь», свои «жертвы», свои «боги». Свое понятие «достоинства». Тут почти все имеет свою дурную копию подлинного мироздания, за которыми его очень сложно разглядеть. Поэтому важно сперва сломить сопротивление смыслу со стороны вальяжного, ленивого невежества, познать истину. Тогда станет видна и понятна рабская зависимость людей от всего неподлинного. Себя Христос называл истиной не потому, что из истины «физически состоял», на выяснении чего богословы крепко зациклились, а оттого, что Своими делами восстанавливал, исполнял подлинное мироздание, прикладывал к этому исполнению понятные слова, не способные быть расслышанными очень многими из-за утраты свободы.
«На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы», — говорит Иисус. Он пришел явить слепоту, называющих себя зрячими, указать на греховность такого «зрения»: «Если бы вы были слепы, то не имели бы греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас». Путь к свободе лежал и лежит на изменении своего зрения на этот мир, на способности разделять добро и зло. Для Христа и апостолов, которые вслед за ним эту мысль развивали, утверждая ее в своих слушателях, свободным является тот подлинный мир, где утверждаются добро, справедливость, честность, отзывчивость людей друг к другу. Когда апостол Павел говорит, что «нет закона» над теми, кто вырастил в себе «плод духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание», он повторяет слова Иисуса, что на этом всем сам закон и утверждается, имеет своим источником.
Закон изначально указывал на источник, но довел людей до рабства закону и, следовательно, греху. Павел, используя метафору, предлагает взглянуть на проблему рабства закону и вслед рабства греху с некоторого исходного идеального состояния: «Грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание: ибо без закона грех мертв. Я жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, то грех ожил, а я умер; и таким образом заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти, потому что грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею. Посему закон свят, и заповедь свята и праведна и добра. Итак, неужели доброе сделалось мне смертоносным? Никак; но грех, оказывающийся грехом потому, что посредством доброго причиняет мне смерть, так что грех становится крайне грешен посредством заповеди». «Грех» здесь не какие-то «грехи мои тяжкие», а отклонение (собственно слово «грех» и значит «отклонение») от того врожденного в естество чувства правильности мироздания, благодаря которому человечество и развивается интеллектуально.
Достаточно появиться статье, регламентирующей хотя бы даже добро и справедливость, как тотчас основанием становится статья того, что было основанием до ее возникновения. И так «стало у них словом Господа: заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило на правило, правило на правило, тут немного, там немного». Постоянная накладка на основу делает новой основой новую накладку, которая должна бы словами лишь указывать на границу, но реально «дает повод» совершиться отклонению. То есть стать рабом, уже ничего не знающим о той истине, что он рожден свободным. Недавно иерарх Русской церкви указал на необходимость считаться с «универсальным основанием», на котором держится человеческая нравственность, иметь ее исходным всяким делам и поступкам, совершаемым в этом мире. К свободе людей может привести, конечно, только оно, а не, как полагают многие у нас в Церкви, замена «светских» законов законами «духовными». Одних правил поведения другими правилами. «Правило на правило» — это путь в сторону от свободы.
