Христианский храм возник, как и все в христианстве, не на пустом месте, и в то же время он должен был являть собой монументальную форму той новой веры, которую принес с собой Спаситель, развили апостолы, потом апологеты, Отцы Церкви и, наконец, государство в лице Константина и его наследников. Первые христиане, как мы знаем, просто не имели права строить собственные храмы, но у них были молельные дома. Не надо думать, что все время, предшествовавшее так называемому Миланскому эдикту, было временем гонений. На самом деле у христиан, как у любой корпорации, была своя собственность, были дома. И в этих домах иногда собиралось по несколько десятков человек. Если дом был более-менее крупный, то приблизительно до 100 человек. И там служилась евхаристия, как служилась она и в некоторых катакомбах — в Риме, в Италии, на востоке Средиземноморья.
Эти молельные дома не представляли собой какого-то особого типа архитектуры. То есть это постройки, но еще не зодчество. Зодчество — это когда дом становится не просто домом, а дом молитвы — не просто домом молитвы, а являет собой некий художественный, религиозный образ. Это монументальная, дорогостоящая форма. И для того, чтобы она возникла, должно быть какое-то согласие между властью, обществом и, конечно же, небом, то есть представлениями верующего человека о том, что Богу угодно. Христиане боялись также и всяческого идолопоклонничества. Они, естественно, не ходили в языческие храмы, окружавшие их со всех сторон, так же как они не могли ходить в синагогу.
В качестве примера можно вспомнить, как в III веке в городе Дура-Европос на одной и той же улице стоит синагога, которая вмещает несколько сотен верующих и украшена прекрасными фресками, и неподалеку христианский храм. Сейчас можно узнать по раскопкам, что он вмещал до сотни человек и, скорее всего, никаких украшений не имел. Это помогает нам представить себе соотношение сил. Все резко меняется при Константине. Стоит напомнить, что он фактически оставался некрещеным, согласно более или менее достоверному преданию, до конца своих дней. И только где-то незадолго до смерти он был крещен, к тому же, скорее всего, арианскими епископами. И сам он вроде бы вошел в историю как православный государь, в восточной церкви он считается святым, но в те дни все было совсем не так понятно. Так вот, не любя Рим, построив себе новый Рим во второй половине своего правления, с 324 года он создает своеобразную священную топографию, монументальную топографию на собственные деньги или всячески способствуя сбору средств, возводя храмы в местах, символически значимых для новой религии. Это, конечно же, Святая земля, это Рим, это города со старыми христианскими церковными общинами вроде Эфеса или Халкидона, и это, конечно, Константинополь.
Знаем мы об этой архитектуре относительно много, но в то же время очень велико количество потерь. Например, всем известная нынешняя София Константинопольская была заложена при Константине, но она горела потом два раза. И то, что мы видим сейчас, — это уже юстиниановская постройка. Но для него, наверное, наиболее значимыми в его градостроительной деятельности, в его церковном зодчестве были три точки. Это Святая земля — Вифлеем, Назарет и Иерусалим, где храм Гроба Господня, и это Константинополь, естественно, с церковью Святой Софии, то есть с церковью Премудрости Божией, и с церковью Двенадцати апостолов, запланированной как усыпальница Константина. Это единственный храм, который был разрушен сразу после взятия Константинополя турецким султаном Мехмедом Завоевателем.
Важнейший для Константина комплекс, помимо Святой земли и Константинополя, — это, конечно, Рим. Он его не любил. Рим был еще глубоко языческим, особенно элита. Старая римская элита свято хранила заветы старины. И строить храмы религии, которая только что была врагом римского государства, в центре города было невозможно. Поэтому Константин закладывает базилики на окраинах, но тоже находя какие-то особенные точки. И это соотношение географии и постройки осталось очень важным на протяжении всего Средневековья, фактически вплоть до наших дней. А, скажем, базилика Святого Петра в Ватикане — это, конечно, прежде всего ларец для мощей святого Петра. И стоит он недалеко от того холма, на котором, согласно преданию, Петр был казнен, там, где сейчас ренессансный маленький храм Браманте, буквально в километре от Ватикана. Можно назвать и другие храмы. Это нынешний Сан-Джованни ин Латерано, то есть храм Иоанна Крестителя в Латеране, где многие века находилась резиденция папства, то есть главы всей церкви, изначально единой православно-католической церкви. Это церковь Святого Лаврентия за городскими стенами и церковь Святого Павла за городскими стенами. И вот это «за городскими стенами» (на нынешнем итальянском — fuori lemura) как раз указывает на то, что священный древний центр Рима (по-латыни — pomerium) оставался нетронутым новой религией. То есть перед нами своеобразный компромисс, как многое в эту эпоху, компромисс между старым и новым, своеобразное смешение.
Что представляли собой эти храмы? Если мы войдем сегодня в Святого Петра, мы, конечно, ничего не узнаем, потому что это все-таки совершенно новая постройка, возведенная в конце XV — XX веке на месте старой базилики Святого Петра, нынешний Святой Петр намного больше. Если мы войдем в Латеранскую базилику, то само пространство, которое перед нами открывается, близко к тому, что должны были видеть в IV веке вышедшие из подполья христиане. А если мы войдем в базилики Святого Павла и Лаврентия, то там будет примерно та же ситуация. Это длинный неф, то есть корабль (или ковчег на языке того времени), перекрытый деревянным потолком (подчеркиваю — потолком, а не сводом), и ряд колонн, красивых античных колонн. Они много горели, их многие реставрировали, ставили новые колонны. Но, так или иначе, это три или пять нефов, которые с запада ведут нас на восток к круглой апсиде. Апсида — полукруглое алтарное пространство, завершающееся сверху конхой (раковиной), в которой обычно помещалось мозаичное изображение небесного Государя.
Что представляла собой римская базилика времен Константина, мы можем узнать отчасти по этим стоящим на земле храмам, отчасти — по старым изображениям. Ватиканская базилика полностью перестроена на месте старой. Но Латеранская базилика, базилика мученика Лаврентия и Святого Павла, по размеру представляет собой примерно то, что и было тогда. Снаружи храм фактически не украшался. Во всяком случае, не было никаких изображений, разве что над входом в храм могли поместить небольшое полукруглое изображение или какую-то надпись или двери могли украшаться деревянной резьбой. Такие двери сохранились в базилике Санта-Сабина на Авентинском холме — это середина V века, уникальные врата из ясеня.
Базилика Санта-Сабина. Сер.V в. Рим
То, что храм снаружи — это не более чем огромная масса кирпича и мрамора, тоже символично, потому что христианская архитектура — это прежде всего пространство, а не пластическая форма. То есть пластика — изнутри. А что такое пластика? Это членение стены, ордерное членение, это какие-то детали, игра мозаики, это колонны, каннелированные колонны, капители и так далее — все то, что мы считаем выразительными средствами конкретного искусства, в данном случае архитектуры. Так вот, вся эта образность была с самого начала задумана только для внутреннего пространства храма. Изнутри храм — это не просто дом молитвы, а это в какой-то степени и жилище Бога, как бы небеса, спустившиеся на Землю.
И первым экспериментом в создании такого жилища для Бога, но не языческого, не как Парфенон, где тоже живет Афина, а такое пространство, где Бог одновременно и есть, но не как идол, а как метафизическое богоявление, эманация, говоря опять же на языке богословия. То есть это храмовое пространство должно было не Бога на землю спустить, не поселить его здесь, среди нас, а нас самих сподвигнуть к тому, чтобы умозрительно общаться с ним, чтобы умом узреть его. Это язык для нас, может быть, немного непривычный. Мы знаем «умозрение». В русской христианской традиции есть более емкий термин — «умное зрение», когда мы, даже не доверяя своему физическому взгляду, можем через зримые формы подняться до созерцания Божества. В этом один из тех неизреченных смыслов, которые закладывались зодчими первых великих христианских базилик в свои постройки.
Если мы входим через главные врата с запада на восток, то ряд колонн с аркады ведет нас к апсиде, в которой находился алтарь. Эта апсида отгораживалась невысокой алтарной преградой, украшенной христианскими символами, примерно теми же, что мы знаем по более ранней или современной им живописи катакомб. То есть это разного рода павлины, рыбы, петухи и так далее. Иногда какие-то сюжеты. Прежде всего сотериологические сюжеты, то есть повествующие о спасении человечества. Это могут быть такие парные сюжеты, очень удобные, когда, например, пророка Иону съедает кит, а рядом, через проход, можно видеть, как тот же кит Иону выплевывает через три дня, и это, естественно, такой намек на то, что и наши души будут спасены, если мы будем хорошо себя вести.
Такой храм мог украшаться как напольными мозаиками, так и статуями. Известно, что в Латеранской базилике стояла статуя Спасителя. И вроде бы как-то не боялись того, что это идол, как это ни удивительно. Таким образом, перед нами как бы тронный зал небесного Государя, но тронный зал, в котором его представляет местоблюститель, наместник Бога на земле — епископ. Но там же мог оказаться и император с его совершенно особенным статусом. Но пока, повторяю, при Константине император еще внешний епископ, он не более чем друг церкви, он не член ее. Но то, что было заложено Константином, развивалось и впоследствии. И если мы хотим увидеть такую раннехристианскую базилику, позднеантичную базилику в первозданном виде, то здесь я бы назвал просто напоследок несколько храмов: это прежде всего Санта-Сабина на Авентине, это также базилики Аквилеи, Градо, и это сирийские базилики, сохранившиеся, к сожалению, в руинах, но это очень почтенные руины. Впрочем, базилика — это не последняя форма веры в камни. Бывали и иные.
