swissinfo.ch (6.06.2017)
Ульрих Цвингли (Huldrych Zwingli): священник, теолог, реформатор… соблазнитель и любитель женского пола. (Hans Asper/akg-images)
Став кандидатом на должность капеллана цюрихского собора Гроссмюнстер (Grossmünster) Ульрих Цвингли оказался на пороге решающего этапа своей карьеры. Однако 3 декабря 1518 года, в самый разгар процесса выборов, друг Цвингли Освальд Микониус (Oswald Myconius) рассказал ему по секрету, что, мол, ходят слухи, что он, Цвингли, совратил дочь некоего высокопоставленного чиновника. А еще попросил он Цвингли как можно скорее разъяснить, что происходит на самом деле и насколько обоснованы все эти слухи, «не потому, что сам я сомневался бы в том, что это не так, но для того, чтобы иметь достаточно аргументов, дабы заткнуть рот всем, кто такие слухи запускает в обращение».
Увы, Освальд Микониус ошибался. Ульрих Цвингли, который к тому моменту уже как два года занимал кафедру в знаменитом швейцарском монастыре в городе Айнзидельн (Einsiedeln), и в самом деле опасается, что причиной беременности некоей молодой женщины может быть он сам, и никто иной. С учетом распространившихся слухов, решает Цвингли занять наступательную позицию, послав Генриху Утингеру (Heinrich Utinger, 1470-1536), члену Совета Гроссмюнстера, одному из своих выборщиков и сторонников, многостраничное оправдательное письмо.
«Клевету такого сорта не могу я оставить без ответа», — возмущается Цвингли на страницах этого более чем интересного исторического источника, подчеркивая, что поэтому-то он «намерен совершенно открыто сообщить, о чем вообще идет речь и что случилось».
Цвингли пишет, что уже три года назад, еще будучи священником в Гларусе, дал он себе зарок «женского полу не касаться более никогда». Вот только соблюсти сие обещание «получалось у меня не очень хорошо и удачно». Некоторое время он вполне сохранял верность данной клятве, но вот при переходе на работу в Айнзидельн «совершилось у меня греховное падение. Девица же, с коей у меня плотский грех вышел, вовсе не есть дочь могущественного цюрихского чиновника, но цирюльника из Айнзидельна».
Далее пишет Цвингли, что он «исполнен глубочайшего стыда», но при этом суть дела остается прежней, а именно, что сам он есть «жертва соблазнительной сирены, каковой только после многих стараний и более чем привлекательных авансов удалось совратить меня с пути истинного». Далее, прежде, чем он окончательно принимается за дискредитацию молодой женщины, признает Цвингли, что «нехорошо это, открыто нападать на нее с обвинениями, но в итоге есть у меня на то все основания, потому как сия дочь цирюльника днем образ блюдет, яко беспорочная дева, ночью же становится едва ли не куртизанкой, уже у многих в постелях побывавшая».
Цвингли соблюдает осторожность, он не называет имен, но при этом дает Утингеру понять совершенно недвусмысленно, что человек, который собственно и лишил девственности означенную дочь брадобрея, есть лицо, «нам обоим знакомое», а еще с ней контакты весьма близкие «поддерживал некий весьма незначительный не то чиновник, не то даже просто подмастерье», тот же факт, что сия девица «образ жизни ведет постыдный, причем не только для нее самой, но и для ее всего рода, хорошо в Айнзидельне известен, и именно потому никому здесь даже в голову не пришло обвинить меня в осквернении девичьей чести».
Стараясь с самого начала лишить силы обвинение в этом самом «осквернении», Цвингли уверяет, что «всегда строго придерживался трех заповедей: никогда не прикасаться к девственницам, не лишать святости монахинь и не разрушать чужих браков, ибо, как говорит пророк Исаия, слишком коротка будет постель, чтобы протянуться; слишком узко и одеяло, чтобы завернуться в него (Исаия, 28, 20)».
И дальше оправдывая себя, Цвингли подчеркивает, что, «следуя чувству порядочности, я всегда в этих делах действовал более чем осторожно и скрытно». Уже в Гларусе, когда нечто такое с ним приключалось, «действовать я всегда старался под покровом тайны, так что даже порой ближайшие родственники ничего не замечали». Тот факт, что Цвингли особенно упирает на свою «порядочность и скрытность», случайностью не является, если учитывать, что тогда в Швейцарии священники, несмотря на обет безбрачия, часто открыто жили с любовницами, имея от них детей.
Однако куда более щекотливой, нежели вопрос девственности, была проблема нежелательной беременности. С одной стороны, Цвингли не хотел брать на себя грех лжи, с другой стороны, признавать свое отцовство он тоже был не очень готов, потому как такое официальное признание могло стать для него причиной общественных, карьерных и материальных сложностей и убытков. Потому и упомянутое «оправдательное письмо» построено было у Цвингли довольно «извилистым» образом.
С одной стороны, и он, и тот «общий знакомый» не раз и не два посещали дом цирюльника, в котором жила упомянутая молодая женщина, но «поскольку же та глаз на меня положила, то и дошло дело до того, что она понесла, и что беременность эта, скорее всего, от меня, насколько она сама вообще в этом может быть уверена».
То есть, вроде бы признавая факт своего отцовства, Цвингли тут же старается поставить его под сомнение, хотя понятно, что в конечном итоге ему самому от всего этого на душе было очень муторно. Не случайно, что в другом письменном документе, дошедшем до наших дней, факт своего отцовства он даже не пытается подвергать сомнению, указывая, что «коли девица сия утверждает, что от меня она беременна, то и мне отрицать это не с руки».
В письме Цвингли содержатся также очень интересные исторические сведения о той так и оставшейся безымянной молодой пассии великого реформатора. Жизнь ее во многих отношениях была сплошным балансированием на грани выживания. В семье у нее царил раздор, отец часто упрекал свою супругу, ее мать, — чаще в пылу гнева, нежели на основании каких-то более или менее убедительных доказательств, — что та ему постоянно изменяет, хотя раньше она была «супругой верной и доброй».
С дочерью у цирюльника отношения тоже не сложились. Из письма Цвингли следует, что тот «два года назад ее изгнал из семьи, не предоставляя более ни еды, ни одежды». Почему так все получилось? В письме Цвингли сведений на этот счет нет, однако можно предположить, что такая ссылка тесно связана с аферами дочери. Нет в этом документе и информации о том, где и за счет чего жила эта молодая женщина после того, как отец лишил ее материальной поддержки и крова над головой.
Ясно только, что она осталась жить в Айнзидельне, в противном случае она бы с Цвингли не познакомилась. Его замечание относительно того, что дочь цирюльника «связей своих с тем мелким чиновником не отрицала», можно истолковать так, что с этим человеком она жила гражданским браком, решив тем самым на некоторое время свои материальные проблемы, связанные с отсутствием работы, пропитания и крова. Но как только дочь цирюльника осознала, что беременна, она уехала из Айнзидельна, чтобы скрыть, видимо, от всех свое «интересное положение».
По словам Цвингли, «она теперь в Цюрихе, и, может быть, как раз теперь ожидает рождения ребенка, но где она точно находится, я, да разразят меня боги олимпа, не знаю». Иными словами, контактов с будущей матерью у него не было, и в будущем заботиться о ребенке Цвингли тоже не собирался. С учетом такого отношения к своей пассии и ее потомству невольно возникает вопрос, а не были ли уже упомянутые слухи, распространявшиеся в Цюрихе, своего рода попыткой мести со стороны покинутой дочери цирюльника?
Так или иначе, прямого и непосредственного вреда эти слухи У. Цвингли не несли: 1 января 1519 года он был избран капелланом цюрихского Гроссмюнстера. Решение это было коллегией избирателей принято наверняка с учетом того, что прямой конкурент Цвингли в борьбе за данную должность открыто жил с любовницей и имел с ней шесть общих детей.
