Отказ от религиозного верования приравнивается в исламе к богохульству и создает для человека мусульманской культуры риск отторжения или даже насилия. Как бы то ни было, атеистов становится все больше, от Магриба до Саудовской Аравии и Пакистана.
Продажа футболок на ежегодной мусульманской выставке в Ле-Бурже
Баху предпочел бы больше ничего не слышать об исламе. И не говорить о нем. Тем не менее, что бы ни делал и ни говорил этот 33-летний продавец из Вуарона (департамент Изер), он вновь и вновь сталкивается с этой темой.
Его атеизм вызывает удивление или напряжение в зависимости от собеседника. Если вы, как и он, являетесь выходцем из семьи мусульманской культуры, то отсутствие веры в Бога (особенно открытое признание в этом) может наполнить жизнь непониманием, отторжением и разрывом. «Меня воспринимают с двух точек зрения, — рассказывает Баху. — Для окружающих я де факто — мусульманин по внешнему виду, имени и цвету кожи. Они не могут воспринимать меня как просто француза. В моей семье же я — гадкий утенок. Там меня считают «офранцузившимся»: быть атеистом, значит, предать свои корни, как будто ислам — это корень. В результате я вынужден постоянно оправдываться, на всех фронтах».
Баху написал в газету «Монд» в феврале в ответ на призыв к потерявшим веру мусульманам рассказать о себе. Когда мы вновь связались с ним в ноябре, в его жизни ничего не изменилось: у него все еще складывается впечатление, что он живет в каком-то странном пространстве между двумя мирами, где постоянно вынужден объяснять, что не является «ни исламофобом, ни исламофилом».
Что касается его родственников, они (особенно старший брат) так и не смогли принять его отказ от ислама. С тех пор они не общаются с братом. Как бы то ни было, Баху еще повезло: его мать, с которой он еще в подростковые годы поделился сомнениями насчет существования Бога, не одобряет его выбор, но терпит его.
«В некоторых семьях признать себя атеистом может быть труднее, чем гомосексуалистом», — уверен социолог Хусам Бентабет, который с 2014 года работает над диссертацией на тему отказа французских мусульман от веры. Этот вопрос никогда еще не изучался систематическим образом, и нам мало что о нем известно, так как атеисты стараются не привлекать к себе внимания в обстановке, когда (по крайней мере, во Франции) все споры монополизирует конфликт «исламо-левацких» групп (их считают чересчур терпимыми к политическому исламу) и «исламофобов» (их обвиняют в «войне с мусульманами»).
Осторожность становится еще важнее в стране с преимущественно мусульманским населением, где публичный отказ от веры вызывает куда более агрессивную реакцию: притеснение, преследование, агрессия или даже убийство. Атеизм там — нечто совершенно немыслимое.
Хотя в арабском языке даже не существует слова для обозначения атеизма (понятия «мульхид», «муртад» и «кафир» касаются в большей степени ереси и вероотступничества, носят уничижительный характер), атеист считается там некоторыми более опасным человеком, чем исламистский террорист.
«Если вы — ливанец, то можете по закону принадлежать к 18 разным общинам. Если вы — египтянин, то можете быть мусульманином, христианином или иудеем, — рассказывает специалист по истории религий Доминик Авон (Dominique Avon). — Право применяется по отношению к группам, а не индивидам. Оно носит в первую очередь общинный характер. Атеист же не входит ни в одну категорию, которая предусмотрена мусульманским правом. Разве только в категорию отступников».
Это явление возникло в исламском мире не вчера. «Всегда находились интеллектуалы, писатели и ученые, которые говорили, что не верят в Бога», — продолжает Доминик Авон. Так, в начале 1930-х годов египетский писатель Исмаил Адхам (1911-1940) разжег сильнейший скандал своими сомнениями насчет подлинности хадисов (приписываемые пророку Мухаммеду слова) и публикацией «Почему я атеист».
Отметим также саудовского писателя Абдуллу аль-Касими (1907-1996), который отрицал существование Бога и пережил два покушения. В относительно недавний период с гонениями из-за богохульных публикаций столкнулись Салман Рушди и Таслима Насрин. «Новый фактор в том, что сейчас молодые люди, которые при этом необязательно учились в университете, публично заявляют о своем атеизме в социальных сетях», — продолжает историк.
С наступлением эры интернета это явление принимает все больший размах. Как бы то ни было, публичный отказ от ислама создает для этих атеистов большую угрозу. Валиду аль-Хусейни был 21 год в 2010 году, когда его задержали в родном городе Калькилия на западном берегу реки Иордан. Его единственное преступление заключалось в том, что он признал себя атеистом в своем блоге, а не оставил все в тайне. «Оскорбление чувств верующих», постановил палестинский военный суд. После десяти месяцев в тюрьме, где, как он утверждает, его подвергали пыткам, он в конечном итоге смог отправиться в Париж, где получил статус беженца и открыл французское представительство Совета бывших мусульман в 2013 году.
Но зачем называть себя «бывшими мусульманами», если мысль как раз заключается в том, чтобы дистанцироваться от религии? «Когда меня не будут пытаться убить, я перестану называть себя так, — объясняет Марьям Намази. — Я не хочу больше иметь ничего общего с исламом. Однако нельзя не признать, что сегодня он все еще заполоняет мою жизнь». Эта иранка живет в Лондоне с 1979 года, привлекая к себе внимание пылом безусловного осуждения политического ислама. В 2007 году она решила собрать всех тех, кто, как и она, отреклись от ислама, в Совете бывших мусульман Великобритании.
С 2014 года она организовала в Лондоне четыре конференции о свободе совести и слова. Последняя (прошла 22 и 23 июля) получила небывалый прежде размах: почти 70 человек из трех десятков стран собрались в роскошном конференц-зале Covent Garden (место до последнего момента держалось в тайне из страха агрессии).
Атеисты из Марокко, Ливана, Турции, Иордании, Пакистана и других стран по очереди рассказали с трибуны о насмешках, преследованиях и изгнании, подтвердили отсутствие веры, отстаивали светское общество, спорили и богохульствовали без страха наказания. «Это самое большое собрание бывших мусульман в истории», — не скрывает радости Марьям Намази.
Но сколько существует таких атеистов, которые вынуждены прятаться, чтобы избежать гонений? По данным проведенного в 2012 году опроса WIN/Gallup о набожности и атеизме, 5% респондентов в Саудовской Аравии называли себя атеистами. Столько же, сколько в… США! В целом, в арабском мире 77% респондентов называют себя «набожными», 18% — «ненабожными», а 2% — «атеистами». В католической Латинской Америке речь идет, соответственно, о 84%, 13% и 2%.
«Египетские власти в свою очередь говорят о практически равных нулю цифрах, — отмечает историк Доминик Авон. — Если это действительно так, возникает вопрос, почему атеизм так пугает главный религиозный авторитет страны, Университет аль-Азхар: один его улем как-то заявил, что нет более страшного проступка, чем атеизм».
Если верить докладу о свободе совести Международного гуманистического и этического союза (основан в Амстердаме в 1952 году), атеизм считается богохульством, оскорблением чувств верующих или нарушением общественного порядка (за все это предусмотрено наказание) в трех десятках мусульманских стран.
В 14 из них, в частности в Афганистане, Иране, Пакистане, Катаре, Саудовской Аравии и Йемене, карой назначена смертная казнь, хотя большинство государств воздерживаются от ее применения. При этом репрессии продолжаются. Самым нашумевшим случаем стала участь саудовского блогера Раифа Бадави, которого в 2013 году приговорили к 1 000 ударам плетью и десяти годам тюрьмы. Несмотря на международный призыв к его освобождению, он до сих пор гниет в камере за то, что осмелился критиковать ислам.
Даже если бывшим мусульманам удается избежать осуждения властями, это не относится к осуждению близкими. Имад Иддин Хабиб испытал это на собственном опыте. Этот 27 летний марокканец, которого еще в пятилетнем возрасте отправили в религиозную школу, быстро понял, что не верит в Бога: «Я не хотел ходить в мечеть. Мне словно перекрыли кислород, я считал это глупым. Тем не менее целых семья лет я изучал только одно — религию. В 13 лет я заявил семье, что не верю в Бога. Она отреклась от меня, и я ушел». Долгие годы он был на милости «целой экономики, которая в Марокко наживается на детях с улиц».
Сегодня Имад — беженец в Лондоне. Он участвовал в трех из четырех конференций Марьям Намази. Он рассказывает о пережитом тихим голосом, а его история так же суха, как и его родная Западная Сахара: «Мой собственный отец подал на меня в суд при поддержке исламистских адвокатов, когда я создал Совет бывших мусульман Марокко. Тогда я бежал из страны».
25-летний иорданец Мохаммед Альхадра, который в подростковые годы называл себя салафитом и мечтал «восстановить халифат», решил скрыть свой атеизм от семьи. «Они были бы убиты горем, если бы узнали. Но раз у них нет интернета, они ничего не узнают», — отметил он перед тем, как взять слово на конференции в Лондоне. Для него, как и многих других, перемены пришли вместе с сетью. «Для меня было откровением то, что я могу уйти из ислама. Я даже не представлял, что такое возможно», — улыбается Имад Иддин Хабиб.
«Интернет позволил атеистам из мусульманского мира выйти на связь друг с другом, понять, что они не одиноки, что сомнения и вопросы не означают богохульство», — уверен социолог Хусам Бентабет.
Блоги, форумы, социальные сети… Свидетельств становится все больше, а атеизм выходит на новый, глобальный уровень. В ноябре 2015 года Совет бывших мусульман Великобритании запустил в Twitter кампанию по хэштегу #ExMuslimBecause (#Бывший МусульманинПотомучто). Всего за 24 часа 120 000 человек из 65 стран публично заявили о том, почему они ушли из ислама.
Реакция властей и исламистов не заставила себя ждать. Некоторые проповедники не постеснялись призвать к убийству отступников. В Бангладеш их услышали: с 2015 года за атеизм были убиты по меньшей мере шесть блогеров и один издатель. «Благодаря интернету и социальным сетям, к которым можно получить доступ с мобильного телефона, появляется все больше групп атеистов, а также защитников светского общества и свободы совести», — рассказывает издатель Ахмедур Рашид Чоудхури. Он сам стал жертвой жестокого нападения в октябре 2015 года и получил убежище в Норвегии, откуда ответил по телефону на наши вопросы. Он основал журнал Shuddhashar и работал со многими блогерами-активистами.
Это явление не пощадило ни одну страну с мусульманским большинством. В Турции, некогда светском государстве, ситуация сильно ухудшилась с приходом к власти Реджепа Тайипа Эрдогана и особенно после неудачной попытки госперворота в 15 июля 2016 года: нападки на женщин из-за манеры одеваться и на тех, кто не соблюдают рамадан, изменение школьных программ с заменой теории эволюции Дарвина и принципов Ататюрка уроками религии и истории неудавшегося путча.
Касается эта ситуация и Туниса, который представляется исключением на фоне остального мусульманского мира. Так, как в Марокко и Алжире, получило распространение движение противников рамадана. Как бы то ни было, тем все еще страшно. «В современном Тунисе все же трудно сказать, что ты — атеист, — сокрушается режиссер Надия эль-Фани. — Меня посчитали террористкой лишь потому, что в моем фильме «Ни Бога, ни хозяина», я выступаю за светское общество».
С подачи трех адвокатов из окружения исламистской Партии возрождения в 2011 году ее обвини в разжигании религиозной ненависти и… религиозном экстремизме. После угроз расправы она обосновалась во Франции и пять лет не могла вернуться в Тунис. Так было на 4 ноября, когда ее пригласили на Дни кино в Карфаген, где показывали ее фильм «Неплохо» (Même pas mal). Дело в том, что в июне разбирательство, наконец, было закрыто. «Все меняется», — признает она. 25 октября тунисские власти признали Ассоциацию свободных мыслителей, которая официально прописала атеизм в своем уставе. Первый случай подобного рода в арабо-мусульманском мире.
На перемены в мусульманских обществах указывают и другие признаки. «В 2016 году в Марокко шесть членов Высшего совета улем постановили, что в текущих условиях применение смертной казни против вероотступников невозможно, хотя четырьмя годами ранее ими были ими была принята фетва с утверждением совершенно обратного», — рассказывает Доминик Авон. Тем не менее все это не производит особого впечатления на Имада Иддина Хабиба: «Немного фашист — все равно фашист».
В любом случае, те, кто устраивают нападки на бывших мусульман, редко попадают в прицел властей. В Бангладеш правительство отрицает деятельность исламистских групп на территории страны, а расследования не спешат давать результаты, о чем рассказывает Рафида Бонья Ахмед. В феврале 2015 года на них с мужем блогером Авиджитом Роем напали неизвестные с мачете, когда они гуляли по улицам Дакки. Она сама была серьезно ранена, а ее супруг погиб.
На конференции в Лондоне эта решительная женщина, на теле которой до сих пор видны следы нападения, размеренным голосом рассказывает о пережитых испытаниях. «В некоторых случаях кого-то задерживали, но мало кого из убийц отправили под суд, — говорит она. — В феврале 2016 года власти сказали, что арестовали главного из нападавших, но несколько месяцев спустя он погиб в перестрелке, хотя должен был находиться под следствием». Сейчас она живет в США и помогает оттуда преследуемым блогерам и писателям из ее родной страны. «После случившегося я могла погрузиться в пессимизм и ненависть, — добавляет она. — Но этого не произошло. Нам нужно продолжать бороться за права атеистов».
В зависимости от сиюминутных политических интересов, власти подавляют проявления атеизма или же наоборот закрывают на них глаза, иногда под давлением западных стран. Рафида Бонья Ахмед не сомневается, что правительство Бангладеш стремится заручиться поддержкой исламистов.
«Это политика чистой воды», — согласен социолог Хусам Бентабет. Вроде помилования телеведущего Ислама Бехери, о котором заявил президент Египта Абдул Фаттах ас-Сиси в ходе визита в Германию (Университет Аль-Азхар потребовал для него год тюрьмы за критику части исламского писания). По словам Хумсама Бентабета, «целью этого помилования было создать впечатление, что Египет стоит на стороне свободных мыслителей». В то де время жесткость палестинских властей по отношению к блогеру Валиду аль-Хусейни, который не обладал в тот момент большим влиянием, определенно было связано с необходимостью дать отпор исламистам ХАМАС.
Поэтому многие предпочитают бегство. В Европу, где они оказываются в положении, которое и представить себе не могли до отъезда. В арабо-мусульманском мире их преследуют исламисты и власти, тогда как на Западе их заносят в категорию «исламофобы».
Для этих бывших мусульман, которые вовсе не обладают единой позицией и ведут споры по тем же вопросам, что и все остальное общество (например, по ношению вуали и буркини), критика ислама необходима в той же степени, что и критика католицизма в период отделения церкви от государства во Франции в начале ХХ века. Как бы то ни было, резкие слова и заявления отнюдь не способствуют мирному обсуждению.
Когда индийский писатель Ибн Варрак заявляет, что проблема — не просто мусульманский фундаментализм, а сам ислам, это вызывает шок. Но ведь для критики ислама нужно быть радикалом, отвечают они. «Я говорю: «Давайте ударим по ним!» Да, у нас есть право кричать, что мы — атеисты, что все без исключения религии — чушь, — горячится Надия эль-Фани. — Мы еще не видели, чтобы атеист убил верующего».
В потоке зачастую резких антиисламских заявлений бывшие мусульмане сталкиваются с риском того, что инициативу могут перехватить другие. Так называемое «исламо-левацкое» течение (во французском медийном пространстве его воплощением сегодня служат сайт Mediapart и его директор Эдви Пленель/Edwy Plenel) осуждает любую критику ислама, что оставляет этих атеистов (они зачастую молоды и не обладают большим опытом общественной борьбы) на милость настоящих исламофобов.
«Бывшему мусульманину необходимо постоянное подтверждение его выбора, — объясняет Хусам Бентабет. — Для него важно сосуществовать с мусульманским прошлым, говорить себе: «Именно этим я не хочу больше быть». В этом процессе его может увлечь в другую сторону, причем это вероятнее в том случае, если вам приходится перестраивать жизнь в 22-23 года».
Именно через это пришлось пройти Валиду аль-Хусейни по прибытии во Францию после десяти месяцев в палестинской тюрьме. «Для него пережитые пытки — это ислам, — отмечает Хуссан Бентабет. — Именно ислам лишил его свободы мысли».
Сам молодой человек не боится громких слов и называет ислам «религией террора». С ним сразу же связался исламофобский сайт «Светский ответ», а затем он описал в книге «Французское предательство» разочарование по поводу заигрывания части левых с исламизмом. Причем он не отрицает близости с этими группами. «Только они поддерживают меня!» — с горечью говорит он.
«Бывшие мусульмане говорят об исламе то, на что другие не решаются из страха нарушить нормы политкорректности. Какое лицемерие!» — возмущается Ибн Варрак, который подписал вместе с Каролин Фурест (Caroline Fourest), Марьян Намази, Таслимой Насрин, Салманом Рушди и прочими деятелями «Манифест двенадцати», призыв к борьбе с исламизмом (опубликован в Charlie Hebdo 1 марта 2006 года). «Люди очень быстро забыли, что такое «быть Chalie»: это право критиковать ислам и даже смеяться над ним», — добавляет он.
На конференции в Лондоне прозвучало немало жестких слов о левых, которые, по мнению многих участников, отдают критику ислама на откуп ксенофобам. Одни считают это трусостью, другие — предательством и безответственностью.
Жертвы нападений и покушений со стороны исламистов не понимают, почему их приравнивают к ультраправым. «В чем ваши приоритеты? Пока мы гибнем, вы говорите об исламофобии!» — горячился на трибуне молодой иорданец Мохаммед Альхадра, сорвав бурю аплодисментов.
Ультраправые же не утруждают себя предосторожностями. Турок Кемаль Ючель рассказывает, что после основания Совета бывших мусульман Норвегии (он живет там с 2005 года) с ним не связался ни один политик. Понятное дело, за исключением ультраправых, которые изменили риторику и сделали ее официальной целью не иммигрантов, а ислам (во Франции такой же стратегии придерживается Национальный фронт).
Кемаль же принимает все за чистую монету: «В Норвегии ультраправые перестали быть расистами. Изменился даже блогер Fjordman, который был источником вдохновения для Андерса Беринга Брейвика [Anders Behring Breivik, террорист-неонацист, от рук которого в июле 2011 года погибли 77 человек в Осло и на острове Утейя]. Он поддерживает нас, иммигрантов. Он не может быть расистом!» Того же мнения придерживается Валид аль-Хусейни, который открещивается от поддержки идей ультраправых: «Расисты в любом случае не любят арабов вроде меня. Если бы я находился в Саудовской Аравии, против меня выпустили бы фетву. Здесь, в современном мире, меня просто называют исламофобом».
Хотя молодежь дает себя провести, более старшее поколение не одобряет опасного сближения. «Нельзя дискредитировать себя со «Светским ответом», — уверена Надия эль-Фани. — Однако в том, чтобы критиковать ислам и требовать светского государства, как поступаем мы, нет никакой исламофобии. В то же время неприятие возможности современного общества в мусульманских странах — это уже настоящий антимусульманский расизм».
Светское государство, которое существует в большинстве западных стран, вот она, истинная цель борьбы этих незаметных в настоящий момент активистов.
