На рубеже XIX–XX веков в области взаимоотношений духовенства Православной российской церкви и государства представителями высшей иерархии постепенно проводилась деятельность, направленная на ограничение участия императора в церковном управлении, на десакрализацию царской власти и создание в определенной степени «богословского обоснования» революции. Духовенство, стремясь освободиться от государственного надзора и опеки, желало увеличить свою власть за счет уменьшения прав верховной власти в области церковного управления. В сознание православной паствы постепенно внедрялось представление о царе не как о духовно-харизматическом «лидере» народа и «Божием установлении» (помазаннике), а как о мирянине, находящемся во главе государства. Основным мотивом соответствующих действий высшего духовенства было стремление разрешить многовековую историко-богословскую проблему «священства и царства» в свою пользу.
Основной вопрос названной проблемы – что выше и главнее: царская или церковно-иерархическая власть? Он обусловлен, в свою очередь, следующим рассуждением. Поскольку Господь Иисус Христос есть и Великий Царь, и Великий Архиерей («Царь царем и Архиерей архиереям»), то кого на земле (в мире дольнем) считать Его «живым образом», земной «иконой Его первообраза» – царя или патриарха? У кого из них выше сакральный статус? Кто из них местоблюститель Христов, истинный помазанник Божий? Кто является проводником «воли Божией»? Через кого из них в священной державе реально осуществляется «Божья власть»? Из этих вопросов вытекают и другие, подобные следующим. Над кем нет никого, кроме Бога: над императором или над патриархом? Кто из них может судить всех, но не быть судим никем? Кто из них двоих, диктуя второму свою волю, переступает своеобразные границы? Кто из них может низлагать другого?
Секуляризация от имени Синода
Участвуя в десакрализации царской власти, то есть волей-неволей выступая на стороне так называемого освободительного движения, в предреволюционные годы духовенство способствовало прохождению в России секуляризационных процессов.
Наиболее ярко противостояние иерархов монархии (в контексте проблемы «священства и царства») выразилось в первые дни и недели Февральской революции – после высочайших актов от 2 и 3 марта (15 и 16 марта по новому стилю) 1917 года: отречения от престола (за себя и за сына) императора Николая II, а также отказа (временного) от принятия верховной власти великого князя Михаила Александровича.
В «Акте об отказе великого князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти» от 3 марта, в частности, говорилось: «Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную (царскую. – «НГР») власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит… в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского. Посему… прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству… впредь до того, как… Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа» (Собрание узаконений и распоряжений правительства. Пг., 1917. № 54. ст. 345). Речь шла не об отречении великого князя от престола, а о невозможности занятия им царского престола без ясно выраженной на то воли всего народа России. Великий князь (некоронованный император?) Михаил Александрович предоставлял выбор формы государственного правления Учредительному собранию. До созыва же этого собрания он доверил управление страной созданному по инициативе Государственной думы Временному правительству. Его намерение основывалось на имевших место в российском обществе мнениях о возможности существования в России конституционной монархии.
Начиная с 3 марта Россия оказалась в условиях исторической развилки: быть ей монархией (с реальной перспективой принять конституционно-монархическую форму) или республикой (в той или иной форме). Соответствующий выбор должно было сделать Учредительное собрание.
После прихода к власти Временного правительства высший орган управления Церковью был поставлен перед необходимостью отражения в богослужебных чинах новой формы государственного правления. Встал вопрос: как и какую государственную власть следует поминать в церковных молитвословиях?
И уже 4 (17) и 7–8 (10–11) марта серией своих определений Святейший синод распорядился изъять из богослужебных чинов поминовение царской власти. В соответствии с чем были внесены изменения в молитвословия всех богослужебных кругов: в суточный, недельный и годичный. Вместо молитв об императоре и членах его семьи было постановлено возносить молитвы «О Богохранимой Державе Российской и Благоверном Временном правительстве ея». В результате царская власть в Церкви (соответственно в обществе, в государстве) оказалась уничтоженной «духовно», то есть фактически оказалась преданной церковно-молитвенному забвению, стала поминаться в прошедшем времени. Хотя до решения Учредительного собрания о форме власти в России говорить об упразднении царского правления можно было лишь теоретически.
Отменив какое-либо поминовение царской власти, Синод тем самым фактически упразднил государственно-религиозные праздники Российской империи – «царские дни» – до соответствующего правительственного постановления, выпущенного 16 (29) марта (Собрание узаконений и распоряжений правительства. Пг., 1917. № 124. ст. 668). «Царские дни» имели статус государственных праздников и объединяли собой дни рождения и тезоименитств императора, его супруги и наследника престола, дни восшествия на престол и коронования. Эти праздники носили ярко выраженный религиозный характер: накануне обязательно служилось всенощное бдение, в сами дни совершались торжественные молебны «о здравии, благоденственном и мирном житии» высочайших особ, а также крестные ходы. В дни восшествия на престол и коронации, как и на Пасхальной седмице, полагался целодневный звон.
Смена государственной власти, происшедшая в России 2–3 марта, носила временный характер и теоретически была обратима (в том смысле, что «думскую» монархию возможно было de jure реформировать в конституционную монархию). За такой вариант выступала, в частности, конституционно-демократическая партия «Народной свободы» – кадеты (точнее – их правое крыло). Члены же Синода в своих «республиканских устремлениях» в марте 1917 года фактически оказались левее кадетов.
Присяга революции
Духовенству Православной российской церкви принадлежит приоритет и в изменении государственной, исторически сформировавшейся монархической идеологии Российской империи. Святейший синод уже 7–9 (20–22) марта официально отрешился от второй составляющей лозунга «За веру, царя и Отечество». А Временное правительство декларировало о недопущении возврата монархии лишь 11 (24) марта.
Процесс перехода Церкви на сторону Временного правительства, на сторону революции завершился 9 (22) марта. В тот день Синодом было выпущено послание «К верным чадам Православной российской церкви по поводу переживаемых ныне событий» и объявлена «для исполнения» по духовному ведомству «Присяга или клятвенное обещание на верность службы Российскому государству для лиц христианских вероисповеданий», утвержденная Временным правительством 7 (20) марта (Вестник Временного правительства. Пг., 1917. 9 марта).
Члены Синода, приведя православную паству к присяге на верность Временному правительству и не освободив народ от действовавшей присяги на верноподданство императору, сподвигли, по сути, российских граждан на клятвопреступление. Показателем радикальной настроенности членов «царского» состава Синода служит и тот факт, что формы церковных (ставленнических) присяг, установленные ими 24 марта (8 апреля) 1917 года, по своему содержанию оказались «левее» государственной присяги, введенной Временным правительством 7 (20) марта.
Уже к концу марта 1917 года все места богослужебных, ставленнических и других церковных чинов, где ранее поминалась царская власть, были исправлены Синодом. Изменения заключались в буквальной замене поминовения императора и лиц царствующего (по версии Синода – «царствовавшего») дома на поминовение «благоверного Временного правительства». Однозначная замена царской власти на народовластие не соответствовала политическому положению страны, потому что образ правления в России должно было установить только Учредительное собрание (потенциально – высший орган государственной власти). Содержание же измененных книг соответствовало республиканскому устройству России как якобы свершившемуся факту.
Члены Синода, с первых чисел марта взяв курс на установление в России республиканского правления, в определенном смысле проявили политическую близорукость. Пойдя навстречу Временному правительству и поддержав свержение монархии, они не смогли верно предвидеть дальнейшего развития политических событий и остановить расползание революции. Февральский же «этюд» оказался лишь увертюрой Октября.
Царская власть служила в многонациональной и многоконфессиональной России, с ее разным уровнем социально-экономического развития огромных территорий, системообразующим стержнем. И последствия исчезновения этого стержня теоретически можно было предвидеть, как предвидел это один из лидеров кадетской партии Павел Милюков, открыто выступавший за установление в стране конституционно-монархического правления (Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 49–51). Однако на протяжении всего 1917 года, невзирая на сменяющие один за другим кризисы власти и нарастание в стране центробежных явлений, никакой корректировки политического курса Православной церкви «вправо» проведено не было. Официальное духовенство не рассматривало существовавшую в тот период в России (вплоть до созыва Учредительного собрания) конституционно-монархическую альтернативу народовластию.
Действия высшей церковной иерархии в период февральско-мартовских событий 1917 года оказали заметное влияние на общественно-политическую жизнь страны. Они послужили одной из причин «безмолвного» исчезновения с российской политической сцены правых партий, православно-монархическая идеология которых с первых чисел марта фактически лишилась поддержки со стороны официальной Церкви.
Свержение конкурента
На наш взгляд, основной мотив Синода в ходе «революционной» правки богослужебных чинов и молитвословий заключался в желании уничтожить, свергнуть царскую власть как «харизматичного конкурента». И осуществить это для того, чтобы священству быть единственной властью, обладающей божественной природой, чтобы обеспечить себе монополию на «ведение», «обладание» и «распоряжение» «волей Божией». И вместе с тем для того, чтобы на практике доказать свой тезис: «священство выше царства»; «священство – вечно, божественно и непреложно, а царство земное – изменчиво, бренно и преходяще».
Именно по причине противостояния священства царству вопрос даже о теоретической возможности установления в России хотя бы конституционной монархии официальными органами церковного управления в 1917 году не рассматривался. Но политика Синода была с первых чисел марта направлена на приветствие и узаконивание народовластия.
В целом уже к 7 (20) апреля практически все места богослужебных книг, где ранее поминалась царская власть, были исправлены Синодом.
Органом высшего церковного управления выбор был сделан в пользу процесса становления новой власти, а не на «реставрацию» монархии. В результате такой позиции Синода – с учетом его идеологического влияния как на 130-тысячное подведомственное ему духовенство, так и на более чем 100-миллионную православную паству – была, по сути, ликвидирована вероятность монархической альтернативы политического развития России. И революция, опираясь на ряд факторов, получила необратимый характер. Вследствие чего можно утверждать, что члены Синода в марте 1917 года осуществили определенное вмешательство в политический строй Российского государства. Они не только пошли по пути назревших социальных изменений, но и выступили в качестве одной из составляющих сил «освободительного» движения, сыграв одну из важных ролей в процессе свержении монархии.
Члены высшего органа церковного управления относились к императорской власти не как к сакральной власти помазанника Божьего, а как к переходной форме политической системы, соответствующей определенному историческому этапу развития России. Во время Февральской революции Синод выступил как орган, легитимирующий и в определенном смысле сакрализующий новую власть. То есть он проявил себя не как определенный фактор консерватизма и стабильности, но как своеобразный инструмент социальных изменений.
