postnauka.ru (17.05.2017)
Вопросы о том, допускались или не допускались сексуальные отношения между представителями разных конфессий на Пиренейском полуострове, прежде всего в рамках христианских государств, безусловно, представляют собой интерес для современной науки. Касаться этих сюжетов стали совсем недавно. Наверное, на рубеже XX–XXI веков были сделаны первые попытки подойти к этой теме. Сегодня есть довольно представительные разработки, которые фиксируют самый очевидный факт: в рамках правовой парадигмы христиан отношения между мусульманами и христианами или между иудеями и христианами были абсолютно запрещены. Вступать в любые формы сексуальных отношений, в том числе и платные, христианам с иноверцами не разрешалось.
Это отражено в папских буллах и декреталиях, это отражено в королевских законодательных памятниках Средневековья. Однако жизнь всегда выглядит иначе, нежели правовой документ. Если мы обратимся к истории Пиренейского полуострова и посмотрим, каким образом там складывалась ситуация с сексуальными контактами, мы обнаружим, что и в обычаях городов, и в королевских документах, посвященных реальным событиям, реальным судьбам людей, присутствует информация о том, что сексуальные отношения между христианами и мусульманами (об иудеях я сегодня говорить не буду) существовали. И это было проблемой для того периода. Если мы возьмем обычаи городов, то обнаружим там очень жесткие нормы, по которым вступление в сексуальные отношения мусульман с христианками карались, как правило, сожжением. Отношения мусульманок с христианами карались более мягко, но тоже с современной точки зрения очень сурово ― это и тюремное заключение, и обращение в рабство и так далее.
На практике все выглядело иначе. Если мусульманка позволяла себе нежные отношения к христианину, то, как правило, ее ждало обращение в рабство в пользу фиска ― она становилась королевской рабыней. Дальше ее судьба могла сложиться по-разному. Ее могли продать в публичный дом (публичные дома существуют в Средние века и в рамках казны ― я имею в виду королевской казны, ― и в рамках казны городских советов, и на частной основе, разумеется; но поскольку мы говорим о королевских рабынях, то чаще всего они попадали в публичные дома, которые принадлежали фиску). Они могли быть обращены в челядинцев и служить королеве, быть подаренными какому-нибудь приближенному короля и так далее. Такие примеры есть, они зафиксированы документально. Рабыня могла себя выкупить. Во-первых, она могла заработать на выкуп. Во-вторых, ее могли выкупить родственники или единоверцы, если родственники не могли это сделать. Мусульмане действительно очень часто помогали друг другу таким образом.
Совсем иначе складывалась судьба мусульман, которые позволяли себе отношения с христианками. Королевская документация свидетельствует о том, что их действительно, как правило, сжигали. И тут историк встает перед очень интересной (я бы даже сказала ― загадочной) ситуацией. Совершенно необъяснимо на первый взгляд, почему христианское право таким жестким образом относилось именно к мужчинам-мусульманам. Разве не выгоднее было бы королевской казне также превратить мусульманина в раба, заставить его работать или отрабатывать свое преступление? Можно было, наконец, конфисковать его имущество. Это было бы гораздо выгоднее и прагматичнее.
Надо сказать, что средневековое право, в том числе и королевское право, очень прагматичное, особенно в отношении политически более низких групп населения. Мусульмане, безусловно, относились к такой группе населения и не обладали всей полнотой политических прав в королевстве. Почему же именно мужчины подвергаются такому жестокому наказанию? Современная историческая наука, например американский исследователь Давид Ниренберг, предлагает очень сложное объяснение этому феномену, уходя в построения о менталитете людей XIV века, прежде всего обращаясь к таким источникам, как проповеди, и там ищет истоки такой жестокости. Давид Ниренберг пишет о том, что, скорее всего, христианское законодательство старалось оградить христиан и женщин-христианок от самого телесного соприкосновения с мусульманами, потому что здесь они видели в женщине некое подобие христианской церкви. Если осуществлялось вторжение в ее физическое тело, то оно же осуществлялось и в тело всей церкви, всей общины христиан. Я бы сказала, что это философский подход к проблеме, который, с моей точки зрения, очень сложно доказать. Можно выдвинуть эту гипотезу, но доказать ее трудно.
Я попыталась взглянуть на эту проблему с точки зрения правоведа, найти ответ в правовых источниках. И мне посчастливилось набрести на грамоту одного королевского должностного лица конца XIV столетия, в которой один официал запрашивает короля о деле некоего мусульманина, задержанного и подозреваемого в связях с христианкой, и просит разрешения подвергнуть его пыткам. Как известно, по реципированному римскому праву в это время нельзя было подвергать подозреваемого пыткам, если не было каких-то очень серьезных улик и очень серьезных подозрений на его счет. В данном случае, видимо, этого всего не имелось, потому нужна была королевская санкция на применение пыток. Официал аргументировал свой запрос тем, что мусульманин не принадлежит к христианской вере и является обрезанным. Король ответил на этот запрос очень пространной грамотой, но пытки запретил. Объяснил, что мусульманин такой же подданный и вассал, как и любой христианин, что он платит все налоги, что он платит десятину христианской церкви, свидетельствует в суде, обладает массой прав и обязанностей, всем понятных именно в рамках христианского сообщества, и подвергать его пыткам нельзя.
Для нас в этой грамоте очень интересна отсылка к циркумцизии, то есть обряду обрезания, принятому в исламе. И на основе этой грамоты я выдвигаю гипотезу, более обоснованную, с моей точки зрения, чем гипотеза Давида Ниренберга. Скорее всего, в обывательском сознании ― а королевский официал не обладал ни специальным образованием, ни богословским, ни даже правоведческими ― и в сознании правоведов того времени мусульмане, именно мужчины, видимо, обладали каким-то особым статусом телесности. Операция нарушала единство мужской телесности, с точки зрения любого латинянина ― человека, принадлежащего к латинской, в основе своей римской правовой культуре, правовой парадигме. Нам известно, что в римских законах времен Адриана и позже появляются жесткие установления, которые запрещали циркумцизию, в том числе среди иудейского населения, с которым римляне были хорошо знакомы. Мы знаем о том, что в Вестготской правде иудеям запрещалось совершать обрезание. С моей точки зрения, эта правовая традиция сохраняется и соблюдается на протяжении всего Средневековья. По крайней мере, она остается в правовом сознании носителей христианской правовой культуры.
Таким образом, перед нами типичная ситуация: в правовом сознании оно есть, в законы не попало, потому что просто не нужно было, и не было повода создавать такие законы, но на практике люди исходили из этой общей для христианской культуры установки. По всей вероятности, в сознании королевского официала, который написал такой запрос, мусульманин обладал некими магическими способностями благодаря операции циркумцизии. Почему я говорю о магии? Она, разумеется, никаким образом не отражена в правовых источниках. Я говорю о магии потому, что мы имеем дело с очень специфической формой казни — сожжением заживо. Форма, которая больше не встречается ни в каких других случаях, ни в каких других преступлениях, которые осуществляли мусульмане. Только если мусульманин вступал в половые отношения с христианкой, тогда он должен был быть сожжен на костре заживо. Совершенно очевидно, что такая форма очистительной казни в Средние века, как правило, применялась по отношению к людям, которые занимались потусторонними, сверхъестественными и прочими нехорошими магическими действиями, вступали в контакт с потусторонними силами и прочее. Эта казнь носит ярко выраженный очистительный характер. Именно это дает мне возможность выдвинуть подобную гипотезу и поспорить с Давидом Ниренбергом, предложив новую трактовку нормы XIV века.
