Более слабая структура всегда оказывается подчинена более сильной, и Церковь неизбежно дрейфует за государством. Это хорошо видно на примере государственных церквей в Британии и Скандинавии – они отошли от библейской этики в области пола именно вслед за либеральным государством.
В ходе Всероссийского идеологического форума «Всемирный Русский Народный Собор» было, как говорит один из заголовков, «озвучено предназначение России, которое должна признать элита». Это может звучать несколько претенциозно, но смысл понятен – в это время страна нуждается в осознании своей идентичности и своих целей, в той консервативной повестке, которую можно было бы противопоставить нынешней идеологии Запада. Насколько удачно такую повестку удается формулировать – вопрос сложный.
Заместитель главы ВРНС Константин Малофеев раскритиковал концепцию прав и свобод человека как «масонскую» и ведущую к трансгуманизму, а историк и писатель Анатолий Степанов призвал осознать, что Россия является Третьим Римом, то есть преемницей Римской империи и Византии, и принять принцип синергии светской и духовной власти. Опасения Константина Малофеева по поводу идеологии трансгуманизма имеют свои основания.
Речь идет о движении, которое обещает радикальную перемену самой человеческой природы, об искусственном преобразовании человека в некий новый вид, который будет обладать непредставимой свободой, могуществом и практическим бессмертием. «Постчеловек», как верят сторонники трансгуманизма, сможет перестраивать свой организм при помощи искусственных имплантов, приобретать безотказную память и могучий интеллект при помощи технологических вставок в мозг, наконец, совершенно развяжется со своей биологической природой и продолжит жить в искусственном теле или как чистое сознание внутри сети супермощных компьютеров, где он будет наслаждаться богоподобной свободой и бессмертием.
Некоторые современные течения, которые кажутся нам каким-то непостижимым безумием, связаны с трансгуманизмом – например, трансгендеризм, абсурдная вера в то, что человек может выбирать свой пол, порожден тем же стремлением избавиться от своей биологической обусловленности. Как и другие великие утопии (мы уже их видели, особенно в ХХ веке), трансгуманизм предлагает головокружительные мечты, которые при попытке воплотить их в реальность быстро обернутся кошмарами.
История учит стихийному консерватизму – недоверию к идеологиям и утопиям. Она вновь и вновь подтверждает традиционно христианский взгляд на вещи. «Весь мир лежит во зле», рай на земле невозможен, грандиозные проекты построения такого рая делают жизнь только хуже – и намного. Это не значит, что жизнь вообще нельзя улучшить – если хронического больного нельзя вылечить, это не значит, что его состояние нельзя облегчить при помощи правильного режима, диеты или лекарств. Но рай на земле водворится не раньше Второго Пришествия. Но то же самое недоверие к утопиям и идеологиям побуждает сдержанно отнестись к проектам сворачивания прав и свобод, симфонии властей и провозглашения Москвы Третьим Римом.
Консерватизм видит общество как живое тело, развитие и рост которого есть процесс органический. Даже если ваши кости неправильно срослись после прошлых страшных переломов, это еще не значит, что их надо ломать заново.
Теократические утопии имеют нечто общее с технократическими – сначала существует идеология, созревшая у людей в головах, потом под эту идеологию надо загнать неизбежно сопротивляющееся общество.
Стремление противопоставить западному идеологическому давлению свой, религиозный и православный, идеологический проект – понятно, но в данном случае подобное не излечивается подобным.
Христианская вера и идеология – принципиально разные явления.
Христианин, конечно, может и должен исходить из своей веры всегда – в том числе, когда он участвует в общественной жизни. Он может быть приверженцем различных политических программ – кроме заведомо безбожных и аморальных. Но он должен помнить о добродетели смирения – и отдавать себе отчет в том, что он неизбежно ограничен, пристрастен и грешен. Поиск воли Божией предполагает открытость к тому, что эта воля может сильно не совпасть с моей – или с волей моей партии.
Любая идеология, напротив, ожидает от своих приверженцев непоколебимой уверенности. Общественные преобразования, которых она требует, не совершаются людьми, которые постоянно опасаются, как бы им не согрешить. Если идеология носит религиозный характер, она легко впадает в грех против одной из заповедей десятисловия: «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно» (Исход 20:7).
Эта заповедь запрещает использовать имя Божие в своих собственных целях, приписывать Богу то, что Он не говорил, выдавать свою волю за волю Божию. Идеология ставит некие коллективные и чисто посюсторонние цели: сокрушить врагов, преобразовать общество, укрепить державу – а религия используется в качестве инструмента. В итоге может получиться общество с внешними атрибутами религиозности – но едва ли богоугодное.
Пиночет любил говорить о христианских ценностях, которые он защищает от безбожных коммунистов. Самые страшные отморозки Европы – хорватские усташи, приводившие эсэсовцев в изумление своими зверствами, постоянно подчеркивали свое благочестие и имели с собой священников и монахов. Степан Бандера был постоянным прихожанином церкви и через газеты поздравлял своих соратников с христианскими праздниками.
Наша вера учит, что люди грешны и удобопреклонны ко злу. Мечты – как прогрессивные, так и реакционные – имеют свойство оборачиваться кошмарами. Концепция прав и свобод человека – это правила техники безопасности, выработавшиеся за долгие века кровавой и трагической истории. Отмена этих правил, как мы видим на примере тоталитарных режимов ХХ века, очень быстро создает общество, в котором никто – включая даже самые верхние слои политической элиты – не застрахован от того, что его внезапно арестуют, пытками принудят сознаться в самых гнусных преступлениях и казнят.
Права человека не только не ведут к торжеству трансгуманизма – ровно наоборот, окончательное торжество безумия на Западе сдерживается именно тем, что еще держится уважение к правам, свободе вероисповедания и свободе слова.
Симфония Церкви и государства – идеал, который возник в Восточной Римской империи. Он может быть привлекателен. Но на практике история империи дает множество примеров того, как императоры, решившие по своим соображениям поддержать ересь, преследовали православных. Да и не только императоры-еретики могли гнать святых Церкви. Один из самых любимых и почитаемых святых нашей Церкви – святитель Иоанн Златоуст – был лишен кафедры и сослан по козням императрицы Евдоксии.
Проблема с тандемом Церкви и государства в том, что в нем более слабая структура оказывается подчинена более сильной, и Церковь неизбежно дрейфует за государством. Это хорошо видно на примере государственных церквей в Британии и Скандинавии – которые, например, отошли от библейской этики в области пола именно вслед за либеральным государством.
Есть известный анекдот про программиста, у которого сын спросил: «Папа, а почему солнце все время восходит на востоке, а заходит на западе?». Программист ответил: «Сынок, работает – не трогай». Смысл анекдота болезненно ясен всякому, кто имел дело с созданием приложений – пытаясь улучшить программу, ее можно безнадежно испортить. Этот принцип, однако, приложим не только к программированию. В общественной жизни его гениально сформулировал Черномырдин – «хотели как лучше, а получилось как всегда».
У нашей страны есть масса проблем, которые текущая конституция, с провозглашенными в ней правами и свободами, решать никак не мешает. А здравый консерватизм исходит из того, что не надо ничего ломать без совсем уж крайней необходимости.
