Многостяжатели вместо нестяжателей именуются и земному богатству господа, а небесному богатству чужды.
Житие Петра Афонского
Чем полнее мифами и иррациональными верованиями сознание россиян, тем спокойнее за устои и «скрепы» нынешней России. Фото Reuters
Путинская эпоха войдет в историю России как уникальный период – по крайней мере за последние 150 лет. Уникальность в том, что впервые со времени Великих реформ Александра II руководство страны ничего не сделало для ее развития. Контрреформы Александра III? Но при нем началась индустриализация России, бурное строительство железных дорог. При Николае II проводились столыпинские реформы. Большевики действовали кровавыми методами, но во многих важнейших направлениях (той же индустриализации, создании ряда высоких технологий и т.д.) страна все-таки развивалась. При Брежневе, пожалуй, меньше всего. Но все-таки стабилизировались отношения с внешним миром: подписаны Хельсинкские соглашения, договоры, сдерживающие рост ядерных вооружений, и т.д. Поэтому смело можно утверждать, что тогда произошла модернизация внешней политики. В бурные 90-е было много чего плохого и хорошего, но отказать им в попытках радикальной модернизации, естественно, невозможно.
Полная остановка в развитии при Владимире Путине началась не сразу. Сначала еще вынашивались планы каких-то реформ, например, административной. Был снижен подоходный налог, можно, наверное, вспомнить еще что-нибудь.
Весь этот реформаторский запал улетучился в 2004 году – во время первого майдана в Украине. Политическая элита поняла, что сохранение ее властных позиций и экономических доходов в принципе несовместимо ни с какими реформами. Внушительным аргументом, подкрепляющим эту концепцию, стали беспрецедентно высокие цены на нефть.
Два этих фактора – майдан и нефть – стали главными стимулами для так называемого консервативного разворота. Прелесть любой идеологии в том, что она может дать моральное оправдание какому угодно образу действий. Включая бездействие. Обильная палитра консервативных течений мгновенно предоставит массу доводов против любой реформы. Вот власть и начала цепляться за все, что убеждает не проводить никакой модернизации, а вместо этого – вернуться к «традиционным ценностям», включая главную идеологему российских консерваторов всех мастей – «особому пути» России.
При этом надо отметить одну интересную особенность. Когда президент Путин в своих «программных» речах говорит о «традиционных ценностях», он всегда нарочито расплывчат. Так и не ясно до конца, что именно имеется в виду. В русских традициях были и вечевой строй, и безудержный деспотизм московских царей. Данная расплывчатость позволила власти выбирать из традиции то необходимое, что актуально для ее текущей политики.
В этом политическом контексте продолжили осуществляться поразительные метаморфозы Русской православной церкви. В свете «консервативного поворота» она неизбежно оказалась главной ударной силой на этом вновь открывшемся «идеологическом фронте», так как ни одна другая структура в стране не могла претендовать на более высокий авторитет в деле охранения «традиционных ценностей».
Разумеется, в богатой истории РПЦ, как и в истории русского народа, самые разные ценности формировались, господствовали, менялись и порой противоречили друг другу. Можно говорить о традициях монашеского подвижничества, породившего великие духовные авторитеты от Феодосия Печерского до Сергия Радонежского, перед которыми преклонялась светская власть, даже в мыслях не имевшая подчинять их своим интересам. Но можно также вспомнить и знаменитый спор нестяжателей с иосифлянами по поводу того, имеют ли право монастыри владеть землей с живущими на ней крестьянами или монахи должны зарабатывать себе на жизнь собственным трудом. Здесь столкнулись ценности диаметрально противоположные, и нестяжатели проиграли, несмотря на то что на их стороне был сам великий князь Иван III.
«Любостяжатели» победили, но РПЦ заплатила за эту победу огромную цену: она потеряла ту пусть и относительную независимость от государства, которую имела еще во время полемики нестяжателей и иосифлян. Отвергнув путь нестяжательства, РПЦ утратила историческую возможность стать духовной силой, которая могла бы противостоять порабощению крестьян.
Вместо этого в обмен за право быть крупнейшим в стране земле- и рабовладельцем Церковь стала прислужницей самодержавия, оправдывающей самые безжалостные проявления его деспотизма, а в XVIII веке превратилась просто в придаток имперской бюрократии, в рамках которой, по словам историка Николая Никольского, «главная обязанность Церкви по отношению к государству заключалась в насаждении верноподданнических чувств».
Еще, по контрасту, можно вспомнить анафемы, которым патриарх Тихон предавал большевиков за их злодеяния. Но в связи с этой фигурой можно упомянуть и заигрывание многих иерархов с «Черной сотней» в начале XX века.
Закономерен вопрос: какие же традиции из этого набора (подвижничество, нестяжательство, любостяжание, бюрократическое служение, борьба со злом власть имущих, черносотенство) оказались наиболее востребованными после «консервативного разворота» нулевых?
При всем уважении к основной массе российских священнослужителей ни о каких их подвижнических деяниях мы сегодня что-то не слышим. Противостояние злу, творимому властями, есть традиция, полностью забытая иерархами, несмотря на то что сама власть дает тому немало поводов.
При этом нельзя утверждать, что РПЦ при авторитарном режиме Путина, как при Петре I, стала «приводным ремнем» бюрократической машины. В своей структуре и внутреннем устройстве она сохраняет независимость со времен перестройки.
И вот именно в таком свободном состоянии, полученном от Михаила Горбачева, РПЦ и осуществила с государством новый «обмен услугами», который во многом напоминает тот, «старый», – осуществленный в XVI веке Иосифом Волоцким и его последователями.
«Старой» является сама основа этого обмена, именуемая «стяжательством». Конечно же, с этим понятием нельзя ассоциировать процесс возвращения церковных имуществ, который связан с восстановлением храмов и монастырей, разрушенных в советское время, равно как и получение Церковью ряда экономических прав, необходимых для ее хозяйственного обеспечения. Однако очень трудно подыскать другой термин для обозначения той агрессии, с которой нынешняя РПЦ требует передачи ей государственных памятников истории и культуры, музеев, иной недвижимости, земель в заповедных и просто парковых зонах – и совсем не для восстановления древних, а строительства новых безвкусных культовых зданий. Разве что, может быть, применимо для этого более точное церковнославянское слово, а именно «любостяжание»…
Отсутствие на приобретаемых земельных участках живущих на них людей – это не единственное отличие нынешнего стяжания от приобретения монастырями земель в XVI веке. Другое отличие будет не в пользу нынешних времен. Тогда земли приобретались в основном за деньги либо по духовным завещаниям, а сегодня они зачастую отторгаются насильно, решением государства, отнимающего то музей у любителей старины, то участок парка у гуляющих в нем жителей близстоящих домов…
Но общего, конечно, все-таки больше. Оно заключается в первую очередь в том, что любостяжание – это всегда «обмен услугами» между Церковью и государством. «Общественным» договором это не назовешь, а вот «духовно-светским», наверное, назвать можно.
Какие же услуги получает нынешнее государство от РПЦ в обмен на приобретение материальных благ? Прежде всего – это традиция противостояния с католическим Западом, которая исключительно сильна в РПЦ. И это очень полезно для укрепления психологии осажденной крепости, которая насаждается в Российской Федерации в целях самосохранения режима. В то же время эту традицию очень легко экстраполировать на любые веяния модернизации и глобализации, которые в глазах властей имеют хоть сколько-нибудь «оранжевый» оттенок. С ней тесно связана и традиция почитания самодержавной власти, стоящей выше закона как стержневой конструкции «особого пути» России. На приверженность данной традиции, которая подпитывается православным клиром разными способами, включая молчаливое одобрение, властям очень легко опереться при оправдании любых бесчинств, нарушений гражданских прав, принципа разделения властей, фальсификации выборов и т.д.
По большому счету нынешним властям не нужны все эти тренды модернизации, которые ведут к повышению рациональности социума, веберовскому «разволшебствлению» мира, происходящему в ходе секуляризации. Чем «волшебнее», полнее мифами и иррациональными верованиями сознание россиян, тем спокойнее за устои и «скрепы» путинской России.
В тисках этих «скреп» проще реализовать обращенный к РПЦ глубинный запрос нынешней власти – реанимировать такие комплексы архаического сознания, которые не приемлют самих основ современного цивилизованного государства. Речь идет об открытом Юрием Лотманом первозданном русском архетипе безраздельного «вручения себя» во власть высших надличностных сил, к которым наряду с Церковью относится и государство, а точнее, его правитель. У нынешней власти помимо РПЦ есть еще один – «светский» – источник подобной энергетической подпитки – это бытовой сталинизм. Но данного источника она все же побаивается, хотя с ним и заигрывает. Православие в этом отношении гораздо удобнее, так как не ассоциируется с массовым кровопролитием и подконтрольно целой иерархии управленцев, с которыми не могут сравниться по искусности самые маститые сталинисты из КПРФ.
Выкликая из коллективного бессознательного россиян всю эту архаику, РПЦ не открывается с какой-то совсем уж новой стороны. Все это уже происходило в начале прошлого века, получив самоназвание черносотенства. Тогда архаизация общества тоже была заказом государства, которое за 100 лет до пробуждения страха перед майданом было испугано вооруженным мятежом 1905 года. И через 100 лет последствия подобного «госзаказа» выглядят аналогично, включая такое явление, как смычка части церковных иерархов с низами общества и экстремистами.
Справедливости ради надо сказать, что без этого выполнять заказ на архаизацию современного социума попросту невозможно. Любая идеология нуждается в социальной поддержке, а на зов архаики могут откликнуться только наименее культурно развитые слои, в том числе индивидуумы с неустойчивой психикой и склонные к криминалу. Таковы персонажи из различных организаций вроде «Сорок сороков», активисты которых окормляются церковными иерархами разного уровня, включая и самого патриарха. Поэтому трудно удивляться, когда в числе лиц, привлекаемых по делу об экстремистских акциях против фильма «Матильда», оказываются личности, которые ранее получали высочайшее благословение, например, на противостояние с защитниками московского парка «Торфянка».
Повторение черносотенства, да еще вырастающего на ниве стяжательства (которое, кстати, не было таким ярко выраженным 100 лет назад), не сулит нынешней церковно-политической стратегии РПЦ ничего хорошего. Ведь если вдуматься, политической силой, проигравшей в феврале 1917 года больше всего, были именно черносотенцы. Они больше всех «выпрыгивали из штанов» за «самодержавие-православие», которые, взбунтовавшись, вдруг взяла и скинула с пьедестала третья часть формулы графа Уварова – «народность». Не поздоровилось и самой РПЦ, у которой эта «народность» начала громить храмы по всей стране – в том числе из мести за вековечные стяжательство и крепостничество.
Самый главный вопрос, который задает себе общество, глядя на черносотенные эксцессы, звучит очень просто: а как это все соотносится с заповедями Божьими? Будут ли это еврейские погромы, как в начале прошлого века, или застройка при поддержке «православных» боевиков храмами общественных парков (примеры можно множить и множить), как в начале нынешнего века, реакция-то последует та же самая: все это бесконечно далеко не только от любви к ближнему и «если тебя ударят по левой щеке, подставь правую», но также от заповеди «не укради» и некоторых других.
Западная Церковь, столкнувшись когда-то внутри себя с таким противоречием между божественным законом и человеческими установлениями (практика индульгенций), подверглась сначала Реформации, а затем – Контрреформации, которая тоже несла в себе определенное моральное оздоровление.
Трагическая судьба РПЦ в ХХ веке – не плата ли в том числе и за то, что она так и не смогла привести свои человеческие установления в соответствие с божественными? Можно и не называть этот процесс реформацией, а подыскать стилистически более подходящие слова: обновление или преображение…
Так или иначе, но урок столетней давности заключается в том, что потребность общества в модернизации невозможно слишком долго глушить отупляющей архаизацией. В итоге архаизаторов рано или поздно сносит какая-нибудь очередная смута. И тогда остается надеяться только на то, что вместе с ними эта смута не утянет за собой и страну.
