Теракт в Страсбурге стал еще одним подтверждением провала стратегии борьбы с радикальными тенденциями. Добиться в этой сфере удалось лишь очень немногого, а результаты выглядят неубедительными и плохо приспособленными к реалиям терроризма, заявил в интервью “Атлантико” французский адвокат Гийом Жансон. Он размышляет о том, что надо сделать государству, чтобы переосмыслить стратегию борьбы с джихадистами.
«Атлантико»: Принятые меры противодействия радикальным настроениям вызвали резкую критику. Их результаты рассматриваются как неоднозначные или даже провальные с учетом вложенных государством средств. Некоторых ответственных за их реализацию чиновников вроде Сони Имлуль (Sonia Imloul) даже признали виновными в нецелевом использовании государственных ресурсов. В феврале этого года правительство объявило новый план, но что можно сказать об этом явлении во Франции в настоящий момент?
Гийом Жансон: Подводить какие-то реальные итоги еще слишком рано. По инициативе Центра радикализации и ее лечения, Министерство здравоохранения, Генеральный секретариат Межправительственного комитета предотвращения преступности и радикализации и Университет Дидро провели психиатрическую конференцию о радикализации, которая прошла с 7 по 10 ноября этого года. Целью этого мероприятия было проанализировать знания и практику экспертов в сфере психиатрического лечения, чтобы определиться с эффективными мерами в борьбе с радикализацией.
Если быстро пробежаться по мерам, центр оценки радикализации тюрьмы Верден-де-Вьей принял первых заключенных в первом полугодии. Второй этап был намечен на осень, а в 2019 году планируется провести исследования среди агрессивных заключенных. В каждом случае речь идет о группе не более 12 заключенных, которых осудили за терроризм. С ними работают в течение нескольких недель, чтобы определить их «уровень опасности». Среди запущенных программ стоит отметить «Выявление и вмешательство по случаям экстремистской агрессии»: она должна быть существенно скорректирована и расширена на Марсель, Лион и Лиль. Как мне кажется, она демонстрирует достаточно хорошие практические результаты. В отличие от предыдущих мер она позволяет вести надзор в открытой среде под давлением суда.
Борьба с радикализацией — это «наука» на пути становления. Психиатр и признанный судебный эксперт Даниэль Загюри (Daniel Zagury) не пытается это скрывать в вышедшей в этом году книге «Варварство обычных людей». По его словам, никто не обладает знаниями, которые бы гарантированно позволили достичь этой цели. Как бы то ни было, он с оптимизмом отмечает, что «перед лицом вызова, который представляет собой эта современная форма терроризма, никто не может что-либо точно утверждать, однако здесь, судя по всему, можно выделить ряд общих принципов». В частности, он настаивает на индивидуальном подходе. В любом случае, власти правы в том, что запустили различные инициативы в этом направлении. Хотя нам нужно не прекращать работу, следует признать, что сейчас мы находимся еще в самом начале пути. И это не позволяет говорить о том, что эти действия позволяют значительно уменьшить террористические риски.
Как вам прекрасно известно, о множестве неудач в этой сфере активно писали СМИ, а в докладе Сената резко критиковались провалы за прошлый год. Во время семинара на тему терроризма, психиатрии и правосудия, который был организован месяц назад Институтом правосудия, психиатр Александр Баратта (Alexandre Baratta) отметил, как трудно справиться с радикальными тенденциями человека, который на самом деле страдает от психиатрических расстройств: «В отношении такого случая, стоит задуматься об эффективности программ борьбы с радикализацией. Попробуйте изменить человека, который страдает от шизофрении и считает, что находится на постоянной связи с Аллахом, что тот говорит с ним и отвечает ему». Разумеется, не все радикалы — неуравновешенные люди, однако даже в их случае эффективность процесса не гарантирована.
— Радикализация является производной множества факторов: одним из главных является разрыв связей между «чувствительными» кварталами и остальным населением. Не получается ли, что борьба с радикализацией — это лечение симптома, а не причины болезни?
— На самом деле, именно в этом заключается один из самых проблемных вопросов масштабного плана борьбы с радикализацией. Как отмечает социолог Жеральд Броннер (Gérald Bronner), который много работал над темой радикального мышления, «в отличие от террориста, фундаменталист — это экстремист, который отказывается полностью идти на поводу у антагонистического потенциала своего видения мира». Так, к чему же должна стремится радикализация? Ей нужно лечить экстремистов или довольствоваться тем, чтобы они не проявляли агрессию? Психоаналитик Тома Буватье (Thomas Bouvatier) справедливо опасается заниженных целей политиков: «Когда правительство предлагает вернувшемуся от “Исламского государства” (запрещенная в РФ террористическая организация — прим.ред.) джихадисту променять ИГ на “Братьев-мусульман” (запрещенная в РФ террористическая организация — прим.ред.), которые кажутся поборниками толерантности на фоне тех, кто совершают зверства во имя Аллаха, оно в конечном итоге продвигает пустившую корни систему, которая в перспективе стремится к свержению этого самого правительства. Мы даем колоссальную и официальную власть тем, кто преследуют те же цели, что и вооруженные радикалы: подчинение всего человечества законам шариата. Каким образом такая перспектива отвечает всеобщему благу? Это то же самое, что поддерживать фашизм, чтобы сдержать нацизм». По его словам, все это вовсе не ограничивается теорией. Великобритания же расплатилась за это второй волной исламистского терроризма в 2000-х годах: «У многих западных государств есть соблазн перенаправить джихадистов в такую же широкую, но менее опасную группу: невоинственные исламисты и салафиты. (…) Великобритания взяла на вооружение эту методику после терактов в Лондоне в 2005 году. Премьер Тони Блэр обратился к Тарику Рамадану, гражданину Швейцарии и внуку основателя “Братьев-мусульман”, чтобы тот стал представителем британских мусульман и предложил пути для борьбы с радикализацией. Только через два года правительство поняло свою ошибку и отказалось от услуг Рамадана, тогда как Роттердамский университет предложил ему в компенсацию кафедру».
То есть, предотвращение насилия не может быть единственной целью, если мы не хотим увязнуть в логике, которая проигрышна для западного образа жизни, который мы, на словах, хотим защитить. Так, стоит ли заниматься продвижением «умеренного исламизма»? Тома Буватье считает это еще большей утопией: «Нельзя говорить о существовании умеренного исламизма, поскольку исламизм радикален по своей сути. Он, по самой своей природе, представляет собой одержимое возвращение к корням. Радикал презирает умеренность в той же степени, что и норму». Ему нужно «отойти от абсолюта, принять нехватку и сложности, созреть… Больше автономии — таков его путь, если он хочет отойти от радикализма». По мнению психиатра Даниэля Загюри, «в тенденции к отстраненности и трауре по вере скрываются страдания и неразрешенные конфликты, которые необходимо сгладить и урегулировать». Такое прочтение очень интересно, однако нам очень быстро становится ясно, почему путь обещает быть тернистым: «Отказаться от героических перспектив жертвы и вновь стать тем, чем они были раньше? Чтобы принять это, им необходимо осознать, что в них есть психическая стойкость и ценность, которая заслуживает чего-то большего, чем смерть».
— Как государству следует переосмыслить стратегию борьбы с терроризмом, в частности на уровне безопасности?
— Как мы уже убедились, было бы неразумно делать ставку на одну лишь борьбу с радикализмом в том, что касается предотвращения терактов. Тем более что министр юстиции Николь Беллубе (Nicole Belloubet) сообщила в июне, что почти 450 заключенных-радикалов (в том числе около полусотни террористов) должны выйти из тюрем до конца 2019 года. Журналист Дэвид Томсон (David Thomson) приводит в книге «Возвращенцы» поучительные свидетельства, которые должны были бы привлечь наше внимание к серьезности стоящих перед нами рисков: «Что касается тех, кто выйдут, я гарантирую тебе, что из более чем 300 заключенных более трех четвертей уедут в Сирию или устроят что-то здесь. Вновь стать частью общества захотят лишь считанные единицы». Другое свидетельство тоже подчеркивает наличие угрозы со стороны тех, кто даже не были в зоне конфликта: «Большинство из них никогда даже не появлялись в Сирии. Я же видел десяток тех, кто только и ждут освобождения, чтобы ударить. Их не то чтобы прям уж так много, но среди этих десяти двое или трое, наверное, устроят теракты».
В такой обстановке власти должны проявить максимальную бдительность, им нельзя недооценивать роль тюремного заключения в плане «нейтрализации» (это одна из традиционных функций тюрьмы, однако она слишком часто оказывается за бортом в политическо-информационном обсуждении, зацикленном сегодня на «реинтеграции», которая, к сожалению часто не дает результатов). Таким образом, здесь большое значение приобретает вопрос тяжести наказания. Кстати говоря, с 2016 года тут наблюдается тенденция в сторону больших сроков. Как бы то ни было, остается вопрос реальной продолжительности исполнения наказания, а также мер, которые необходимо направить на самых опасных заключенных по его истечению. Отметим, что принятый 3 июня 2016 года закон о борьбе с организованной преступностью, терроризмом и его финансированием уже отменил автоматическое сокращение сроков и ужесточил правила предоставления досрочного освобождения осужденным по статье «терроризм». Досрочное освобождение может быть предоставлено только специальным судом и только после проведения междисциплинарной комиссией оценки опасности осужденного. Суд может отказаться от досрочного освобождения, если оно может повлечь за собой серьезные нарушения общественного порядка. Кроме того, в одной из статей предусматривается возможность увеличения срока содержания в колонии особого режима для террористов, которые отбывают пожизненные сроки. Наконец, закон продлевает срок временного заключения подозреваемых в терроризме. Отметим также, что те все еще получают дополнительные возможности по сокращению срока, которое может достигать трех месяцев за год заключения.
В любом случае, после освобождения встает вопрос о доступных мерах безопасности для отслеживания самых опасных личностей. Можно ли положиться на технологии электронного слежения? Во Франции порядка 12 000 заключенных носят электронные браслеты, тогда как всего у около 50 есть маячок GPS, который может позволить установить их местоположение в случае нарушения ими взятых на себя обязательств. Дэвид Томсон пишет следующее об Аделе Кермише (Adel Kermiche), убийце отца Амеля из Сент-Этьенн-дю-Рувре (на нем, кстати говоря, был электронный браслет): «Когда его имя сообщили по телевидению, те, кто знали его в тюрьме, не могли скрыть своего удивления. Как этот человек, чей радикальный настрой был прекрасно известен всем во время его заключения, смог так замаскироваться и обмануть сразу нескольких судей, которые решили освободить его под обязательство носить электронный браслет, несмотря на рекомендацию прокуратуры не делать этого?»
Стоит ли расширить в некоторых обстоятельствах право на дополнительное удержание по соображениям безопасности? Этот вопрос требует размеренного и бесстрастного обсуждения. Здесь требуется прагматический подход с учетом серьезности угрозы, которая, как мне кажется, не собирается отходить на второй план. Напомним, что эта мера предполагает помещение некоторых осужденных за тяжкие преступления по окончанию срока наказания в социально-медико-юридический центр (там с ними на постоянной основе проводится медицинская, социальная и психологическая работа, нацеленная на окончание данной меры) на срок в один год с неограниченной возможностью продления на год по решению междисциплинарной комиссии. За последние годы неоднократно предлагались поправки для того, чтобы расширить этот подход на террористов, однако пока что все это ничего не дало.
