Как прежде говорилось относительно претензии теологии почитаться в светских образовательных кругах наукой, сильнейшее смущение вызывает тот факт, что в теологии (богословии то есть), созданной для исключительно «внутреннего» пользования, царит интеллектуальный хаос. Именно в фундаментальных определениях не обнаруживается почти ничего, за что мог бы зацепиться разум, выражая интеллектуальное согласие с верой. Определения ведь создаются не для того, чтобы их просто прослушивали, как пластинку на иностранном языке, где ни слова не понятно и остается только подергаться в такт, помотать головой туда-сюда, поводить руками, ногами потоптаться. Если так понимать веру, что многие и делают, типа прокрутили набор слов — всё, рассудок с этого момента отключаем, и дальше просто «верим», естественно, «чистым сердцем», то и теология не нужна.
Одно из ключевых определений — это определение Бога как «абсолюта» (о чем достаточно подробно уже разбиралось). С ним имеется сильнейшая проблема, ставящая богословие в полнейший тупик. Вкратце повторим, что определить Бога «абсолютом», «непознаваемым» по законам мышления означает то же самое, что сказать — «Бога нет». Раз «непознаваемость» есть определенное уже свойство, пускай и единственно хоть как-то выражаемое, то мы никак не можем быть в этом уверены, поскольку «непознаваемость» исключает даже возможность знать, что оно действительно так. Как в «парадоксе лжеца», такое знание устраняет само себя. Мы не можем сообщать о непознаваемости непознаваемого. Для разума его просто нет, не существует. Поэтому говорящий, что Бог непознаваем, что Он Абсолют, говорит по сути, что Бога нет.
А сказать, что наши знания о Боге несовершенны, верующим не очень-то и положено, поскольку несовершенство подразумевает возможность знания восполнять и хоть где-то, в чем-то иметь достаточно правдивые, достоверные сведения. Но «непознаваемость» исключает полностью эту возможность. Даже такие известные выражения как «Бог есть любовь» в конечном, предельном понимании есть лишь изображение проекции Бога в мире. «Воля» Его такая, чтобы Его здесь оценивали как любовь. Заменой таким сведениям служат всевозможные превосходные титулы, которыми Бога обычно награждают. «Любовь», кстати, по причине «непознаваемости» тоже больше относится к титулу. С титулами этими не все так просто, поскольку многие склонны воспринимать их всерьез и даже, махнув рукой на «непознаваемость», делать на их основании глубокие богословские выводы. Только усугубляя противоречия.
Взять, к примеру, один из самых, пожалуй, распространенных и употребимых в богословии титулов «всемогущий». В титуловании Бога «всемогущим» содержится уже серьезное противоречие святоотеческой апофатике. Глагол «мочь» вообще очень двусмысленный в применении к богословским определениям. По его поводу атеисты, кажется, придумали кажущийся им остроумным парадокс с тяжелым булыжником (может ли Бог создать неподъемный для себя камень?), на который верующие даже стали временами отвечать. Причем, камень этот неподъемный — еще очень благочестивый пример, поскольку парадокс. А так можно накидать массу очень даже циничных и крайне оскорбительных для чувств верующих примеров по поводу «возможностей» Бога. «Устроили тут, — как говорил один киногерой, — ромашку: может, не может». «Апофатика» с ее непознаваемостью в своем гробу вертится, когда начинаются рассуждения о «возможностях» Бога. Чего только не приписывают «непознаваемому», если начинают доходить до мелочей. А если серьезно, то заявление, что «Бог может всё», проделывает огромную брешь в «непознаваемости».
Вот так и существуют одновременно оба этих благочестивых знания. Что ничего не знаем, но твердо знаем, что может всё. Непознаваемый и всемогущий. Впрочем, это никогда никого не смущало. Иоанн Дамаскин среди нескольких десятков определений «Существа Бога» записывает и «неопределяемое»: «…неописуемое, необъемлемое, неограниченное, неопределяемое, самодержавное, самовластное, беспредельное, мощное…» и так далее. Хотя «неопределяемым» все должно бы и заканчиваться. Так богословие отделалось от Бога двумя крайностями — «всё» (знает, держит, может) и «ничего» (не имеет от Себя в этом мире). А между ними набросано различных менее значимых титулов. Приписав Ему «всевозможность» и «непознаваемость», христианские богословы словно поставили задачу Церкви — не иметь с Богом никаких контактов, вообще ничего общего.
Могут спросит: так в чём проблема? Каждый из титулов выглядит вполне легальным. А проблема в том, что все суждения о Боге вызывают в такой системе сомнения в их истинности. У сомневающегося в голове возникнет вполне закономерный сбой. В том и проблема, что «уподобление Богу» происходит по ложному параметру. Вместо деятельного исполнение добра, утверждения правды и справедливости вокруг себя, подвижник благочестия пробует косить под «абсолюта». А как он может еще закосить, кроме как сообразить, что «абсолют» не ест, не пьет, не размножается, да и ни в чем не нуждается. И «богу» вот так прямо нравится смотреть, как под него косят: вон тот лохматый хорошо усердствует, имитация «абсолюта» 0.0002%, норму изображения из себя того, чем он не является, выполняет. Выражения «всемогущий», «абсолют», «непознаваемый» затмили разум христианства, помутили его.
Но ведь Христос являет Отца деятельным, добрым, справедливым, сострадательным, живым и разумным, заботливым… А богословы усердствуют все это отнести к «человеческому», сообщают, что «божество» во Христе при всем этом даже не колыхалось. Оно было выше, только показывало, чего оно от человека желает. Чтобы он демонстрировал послушание Его воле. «Воля» же никакого объяснения не имеет, не имеет никакой привязки к тому, что требуется от исполнителя. Это просто приказ. Мог быть приказ попрыгать всем в море с утеса, например. Некоторые из богословствующих так и сообщали. Что воля могла потребовать и прямо противоположного, но в этом тоже проявлялась «величайшая любовь».
Таким образом, неразрешимые противоречия налицо не только в каждом отдельном «представлении о Боге» (добавляют еще — «полученным нами в откровении»), но и между этими представлениями тоже, в том числе. Они друг друга просто устраняют, и тот неимоверно серьезный тон, с каким проповедники прилюдно выкладывают свои самые отборные знания о Боге, совершенно не вяжется с тем дремучим невежеством (и опытным, и интеллектуальным), с которым эти знания излагаются. Давным-давно, когда Церковь только выписывала из книг Ветхого Завета всевозможные именования Бога, объявляя их «откровениями» Бога о Себе, никто особо не задумывался, что если титул станет богословским термином, то возникнут проблемы с разумом. Дионисий Ареопагит в свое время пытался придать стройность «божественным именам», создать определенную иерархию именований Бога. Выше всех прочих поставив «добро», «благо»:
»Ну, хорошо, перейдем теперь в нашей речи уже к тому самому благоименованию, которое богословы решительным образом выделяют из всех других, применяемых к сверхбожественной божественности, называя Благостью, как мне кажется, само Богоначальное бытие, имея при этом в виду, что для Добра существовать — как для Добра по существу — означает распространять благость во все сущее. Ибо как солнце в нашем мире, не рассуждая, не выбирая, но просто существуя, освещает все, что по своим свойствам способно воспринимать его свет, так и превосходящее солнце Добро, своего рода запредельный, пребывающий выше своего неясного отпечатка архетип, в силу лишь собственного существования сообщает соразмерно всему сущему лучи всецелой Благости… Если же Добро существует выше всего сущего, как это и есть на самом деле, то Оно и безвидному придает вид… имя Добро, разъясняющее все выступления всеобщей Причины, распространяется и на сущее и на не-сущее и превышает и сущее».
Дионисий понимает, что Бога выразить адекватно невозможно: «И если Оно превосходит всякое слово и всякое знание и пребывает превыше любого ума и сущности, все сущее объемля, объединяя, сочетая и охватывая заранее, Само же будучи для всего совершенно необъемлемо, не воспринимаемо ни чувством, ни воображением, ни суждением, ни именем, ни словом, ни касанием, ни познанием, как же мы можем написать сочинение «О божественных именах», когда сверхсущественное Божество оказывается неназываемым и пребывающим выше имен?» Выход он находит в индуктивном умозаключении, что Причина узнается из ею причиненного: «и Его все желает: умные и разумные — разумно, низшие их — чувственно, а остальные либо в соответствии с движением живого, либо как вещества, соответствующим образом приспособленные к существованию», не забывая уместно процитировать апостола Павла, о том, что «невидимое Божие от создания мира через рассматривание творений видимо».
В системе Дионисия Бог познаваем: «Вдобавок к сказанному следует задаться вопросом, как мы познаем Бога, не относящегося ни к умственному, ни к чувственному, ни вообще к сущему. Пожалуй, правильно будет сказать, что мы познаем Бога не из Его природы, ибо она непознаваема и превосходит всякие смысл и ум, но из устройства всего сущего, ибо это – Его произведение, хранящее некие образы и подобия Его божественных прообразов; пускаясь далее в отрицание всего, путем и чином, по мере сил, выходя за пределы всего, мы восходим к превосходящей все Причине всего. Так что Бог познается и во всем и вне всего… И Он есть «все во всем» и ничто ни в чем, и от всего всеми Он познается, и никем ни из чего. И то ведь говорим мы о Боге правильно, что от всех сущих, чьей причиной Он является, соответствующим образом Он воспевается».
К прочему, остроумно добавляет он, раз Слово призвало познать Себя как истину, то «если знание объединяет познающих и познаваемое, а незнание есть причина вечного изменения и дробления неведающего в самом себе, то того, кто уверовал в Истину по священному Слову, ничто не отгонит от очага истинной веры, у которого он способен сохранить постоянной недвижимую и непреложную тождественность». Таким образом, мы имеем тот факт, что богословы, столетие за столетием усердствуя представить Бога как можно более мощным, выплеснули на сторону далече основное содержание боговедения даже в том искусственно иерархическом виде, как оно представлено в работе Дионисия Ареопагита.
От Бога сейчас в современном богословии остались лишь «Абсолют», «Всемогущий» и «Любовь». Последнее — как приманка. Возразят: да ну, прорва же других имен. Но они все не имеют значения. Знак «бесконечность» устраняет любые операции с числами. «Всемогущий» устраняет всякое участие человека, делая его лишь проводником, точнее — полупроводником. Святые отцы, из тех, что посообразительнее, старались не нарушать традицию, заявляя о «непознаваемости природы Бога». Другое дело, какие глобальные выводы из всего этого можно сделать. Тот же Дионисий Ареопагит по этому поводу не столько благочестиво, сколько весьма остроумно делится следующим соображением: «Но и ангелоподобные соединения святых сил, каковые следует назвать либо явлениями, либо передачами сверхнепознаваемой и пресветлой Благости, ни речи, ни познанию не подлежат и бывают ведомы лишь ангелам, удостоенным того, что выше их ангельского знания».
Внимательный читатель смело может продолжить мысль, что мы и сделаем. С такой точки зрения не только «природа ангела», но и «природа муравья», его «сущность» на данный момент совершенно непознаваема. Так что можно успокоиться относительно «абсолютной непознаваемости» и продолжать познавать Истину, оставив вопрос, «что есть Сущее», современным Пилатам. То есть тем, кому ответ не нужен, поскольку вопрос — риторический.
