Историк Валентин Зюбер, автор книги «Религиозные корни прав человека», и теолог Кристоф Теобальд, рассмотревший «Задачи пастора», рассуждают о месте христиан в современном обществе.
Христианство вот уже не первый год размышляет о том, какое место принадлежит ему в Европе XXI века. Стоит ли ему уйти в себя, выступить против изменений в обществе или же постараться приспособиться к нему с риском потери себя? В настоящий момент, когда развитие консервативного католицизма во Франции вновь поднимает вопрос принятия светской республики церковью, «Монд» провел встречу с двумя интеллектуалами, чьи работы далеки от радикальных и черно-белых взглядов и демонстрируют богатство религиозного диалога и глубину текущего обновления. Валентин Зюбер (Valentine Zuber), историк, старший научный сотрудник Практической школы высших исследований, специалист по светскому государству и религиозной свободе, выпустила книгу «Религиозные корни прав человека», впечатляющий синтез истории интеграции демократических ценностей в протестантскую и католическую доктрины. Кристоф Теобальд (Christoph Theobald), иезуит, профессор теологии и главный редактор журнала «Исследование религиозной науки» (Recherches de science religieuse), написал множество значимых теологических трудов. Его две последние книги, «Новое будущее теологии» и «Задачи пастора», выдвигают смелые теории, которые стоят на службе изобретательного, подвижного и постоянно меняющегося католицизма.
— Как протестантство и католицизм отреагировали на Французскую революцию и декларацию прав человека и гражданина?
Валентин Зюбер: Сначала их позиции в корне отличались друг от друга. Небольшое протестантское меньшинство с ходу поддержало революционные идеалы, которые были не так уж и далеки от мыслей Лютера и Кальвина о личной свободе. С его стороны это был залог интеграции, приспособления к формированию нового общества. Католические церковные власти в свою очередь категорически отвергли революцию и, в частности, либеральные и демократические принципы декларации 1789 года. В XIX веке это политическое неприятие только усилилось. Как бы то ни было, после Второй мировой войны католическая элита осознала необходимость возобновления диалога с современным обществом и приняла одновременно светское государство и свободу вероисповедания для всех. Это движение получило развитие со Вторым Ватиканским собором (1962-1965) и достигло апогея при Иоанне-Павле II, понтифике, который, если не считать Франциска, больше всех говорил о правах человека.
— Перед этой резкой сменой тенденции католикам пришлось провести работу над собственными принципами. Как принять изменения в мире, не отказываясь от самого себя?
Кристоф Теобальд: Этот момент имеет решающее значение. Речь идет не о приспособлении, а, скорее, новой интерпретации христианской традиции, самой концепции традиции. Произошло кардинальное преобразование отношения к корням, которые являются не чем-то воображаемым, а результатом настоящей исторической работы. Второй Ватиканский собор признал исторический характер христианской традиции и ее неизменные реформы, а также идею постоянной реинтепретации в самом христианском наследии.
— Вы нередко говорите о «нарративной структуре» христианской веры…
К.Т.: Это выражение указывает на историчность христианского существования. Евангельское повествование — единственный литературный жанр, который изобрело примитивное христианство. Евангелие от Марка, первое из четырех, формирует целую «биографическую» традицию, которая придает значимость жизненному пути человека. С такой точки зрения Новый Завет продолжает пророческую традицию, которая поставила на центральное место понятие события: в отличие от греческого мира оно уже не носило циклический характер. Все это положило начало процессу секуляризации истории. Трансцендентное отличается от реального, пусть и находит в нем отражение. Мир — не Бог. Его можно проанализировать и описать. В этом заключается исторический и, следовательно, нарративный подход христианства, который утвердился в ХХ веке и стал движущей силой революции, воплощенной во Втором Ватиканском соборе.
— Валентин Зюбер указывает, что эти процессы сильно отличались у католиков и протестантов, однако привели к относительно общей концепции прав человека. Эта религиозная концепция во многом повторяет светскую без полного растворения в ней…
В.З.: Для лучшего понимания можно прибегнуть к теории общностей. Они пересекаются, однако восприятие прав человека отличается в зависимости от того, христианин человек или нет. Взгляд Всеобщей декларации прав человека 1948 года не является по своей сути божественным или же по-настоящему философским. У составителей не получилось справиться со своими глубокими разногласиями по этим вопросам. В результате христианам эта декларация кажется чем-то туманным, не содержащим в себе ни грамма абсолюта и трансцендентности. С этим связана и их осторожность по поводу появления новых прав, касающихся, например, этики семьи или жизни. Они рассматривают их в свете собственного понимания божественного послания и опасаются антропологической революции, идущей против прав человека и Бога (суррогатное материнство, трансгуманизм…).
— Это недоверие сегодня, судя по всему, все больше влечет за собой усиление напряженности…
К.Т.: Мне кажется, что все связано с определенными кругами. Тем не менее, это не касается всего французского католицизма, который проявляет выдающийся творческий подход. Существуют всплески и прорывы, которые никак не связаны между собой. С этим сопряжен риск повторения старых ошибок с менталитетом осажденной крепости. В таких условиях встает вопрос с определением того, что представляет собой задача христианства. Если христианство живет исключительно для самого себя и больше не присутствует в обществе, оно перестает быть христианством. Папа Франциск говорит о «последователях миссионеров». Мне хотелось бы, чтобы его слова привлекли к себе большее внимание французских епископов, которым свойственно сосредотачивать этические вопросы на начале и окончании жизни. Словно всего остального не существует! В политических вопросах совершенно естественно дать каждому принять решение, исходя из собственной совести. Как бы то ни было, до этого все же устанавливались определенные ограничения. Но сегодня все кажется допустимым, в том числе голосование христиан за Национальный фронт. Эпископы не сделали ни одного значимого заявления за полтора года предвыборной борьбы, хотя все прогнозировали появление Марин Ле Пен (Marine Le Pen) во втором туре.
В.З.: Как мне кажется, это связано с упомянутым вами возвращением консервативного католицизма в политику: епископы не решаются, они боятся потерять свою базу.
— Всем страшно. Но в чем причины этой тревоги? Существуют конфликты между разными ценностями. Если есть конфликт, может появиться и проигравший…
К.Т.: Речь действительно идет о победе? Разве христианская традиция сводится к приспособлению ради выживания? Мне так не кажется. Не думаю, что выживание церкви — главная ценность для христианской традиции. На Втором Ватиканском соборе католицизм возродил пророческую христианскую традицию, которую заботит не победа сильных, а удел слабых, бедных, беженцев… А сегодня — судьба Земли. В рамках христианского и иудейского мессианства бедняки получают благую весть, слепые прозревают, калеки встают на ноги…
— Но не может ли христианство исчезнуть?
К.Т.: Да, оно может исчезнуть. Оно процветало в Северной Африке в IV и V веках, но затем практически полностью исчезло из региона. Что станет с европейским христианством? Мне кажется, оно переживает масштабные преобразования, отойдя от сложившегося в IV веке при императоре Константине полного согласия между обществом и христианством. Причем этот процесс продолжается с постепенным исчезновением «приходской цивилизации» и включением христианства в общественные структуры. Как бы то ни было, сейчас формируется другая система, которую можно назвать «христианством диаспор». Она опирается на небольшие местные общины, чьи связи формируют духовный грунт общества.
В.З.: Стоит также отметить существенное ускорение формирования таких национальных и транснациональных связей. Люди не отказываются от стоящей над ними общности. Зачастую они приезжают издалека, чтобы собраться и помолиться. Это видно в частности на примере развития евангелического течения, которое не привлекает к себе особого внимания, но является очень значимым явлением. Многие люди все еще ощущают потребность собраться для чего-то иного помимо рациональной беседы. Не касаясь конкретных форм, могу сказать, что религиозное послание обладает высочайшей приспособляемостью к эпохе. Устойчивость церквей в качестве людских институтов — это уже другой вопрос. Она не является чем-то само собой разумеющимся. Хотя как знать?
