Ещё в те самые древние времена один весьма адекватный правитель мудро подметил: «Когда страна отступит от закона, тогда много в ней начальников» (Прит. 28:2). Бюрократизация, помимо своей необходимой неизбежности, является показателем уровня доверия и сплоченности общества. Чем больше степень расслоения общественных сил между собой, тем больше посреднических инстанций, удобно маскируемых под оптимизацию управленческих механизмов, направленных якобы во благо тому же обществу.
Подобная закономерность, увы, действует и в Церкви. Тут, конечно, своя специфика. Церковь помимо человеческого сегмента своей природы, верит и провозглашает, что в ней присутствует и божественное начало. Это богочеловечество Самого Христа. И именно это начало во всяческих официально принятых догматических формулярах провозглашается как гарант и критерий реальной церковности (то есть божественности и богоугодности) того или иного внутрицерковного явления. Говоря проще, в Церкви (в Православии) мера всех вещей — Христос, её единственный Глава.
А Христос, как известно, ни об кого копий не ломал. Ломали друг друга мы, люди, за «истинный календарь», за «истинное православие», за «единственно истинный богодухновенный богослужебный язык» (у нас это церковно-славянский) и так далее, примеров непочатый край. Можно было бы махнуть рукой на эти, так сказать, внутриобрядовые баталии, если бы не один важный нюанс: имеет ли весь этот шум непосредственное, реальное, спасающее и преображающее отношение ко Христу? Ведь это колоссальная трата человеческих сил и даже жизней.
Это одна из глобальных проблем современного христианства, в частности, Православия. Её суть выражается в практически полной утрате основополагающего принципа вариативности — важнейшего церковного принципа, провозглашенного ещё апостолом Павлом. Хочешь поститься — постись, не хочешь — не постись; хочешь праздновать — празднуй, не хочешь праздновать — не празднуй: «Всякий поступай по удостоверению своего ума… Только друг друга не осуждайте и не уничижайте» (Рим. 14:5,10).
Несколько иными, но не менее точными словами выразили этот принцип блаженный Августин Аврелий и другие Святые Отцы в знаменитой формуле: «В главном — единство, во второстепенном — свобода, во всем — любовь». Смотря на бесконечные споры о календарях да языках, хочется спросить: где и каким образом мы видим здесь действие этого принципа в современной церковной жизни? К сожалению, взору открывается иная картина: дух и смысл Церкви, как собрания людей, которые откликнулись на зов Христа идти за Ним «взяв крест» (Мф. 8:34), затухает в бесчисленных попытках как можно эффектнее и надежнее экипировать себя множеством обрядовых приспособлений для более «оправославленного» несение креста.
Все бы ничего, но зачастую привлекательность экипировочных снаряжений и самого процесса их воспроизводства просто сбивает с толку и оказывается куда интереснее, чем следование за Христом. Церковь в таком случае походит больше на клуб поклонников этнографической старины, где представлены многочисленные «команды» византийских фанатов, «болельшиков» безвозвратно ушедшей мифической святой Руси с ее обрядовым консерватизмом, представителей так называемого либерального крыла — сторонников всяческих реформ и переводов богослужения на современный русский язык. И между ними не прекращаются споры, как некогда между апостолами о том «а кто из них главный» (Мк. 9:34).
Приходится вновь напоминать себе, что христианство явилось в мир, где уже существовало бесчисленное разнообразие религий с их сложными, загадочно-красивыми культами, философией, архитектурой, искусством. И не имея ничего из выше перечисленного, оно сумело пленить лучших представителей позднеантичной культуры и мысли не изящностью богослужения, изощренностью богословия, философии и фресками.
Христианство явилось тем, что на арамейском языке (на греческий переводится как «Евангелие» — Благая Весть) звучало «Бесора» — новая жизнь, Радостная Весть. Это прорыв иной жизни в наше захудалое человеческое разнообразие. И оно было столь сильным, что тысячи предпочитали умереть, чем просто жить, потребляя всевозможные человеческие имитации подлинной Живой Жизни. А когда и эту Жизнь пытались пригладить к общественно-государственному быту и лакировать своеобразной церковной бюрократией, то вновь нашлись те, кто не мог быть всего лишь «теплым» (Откр. 3:15). И они шли, обретали огонь Жизни (Лк. 12:49) вне пределов цивилизации — в пустынях, ущельях и горах. А некоторые умудрялись гореть огнём в крупных мегаполисах, за что им приходилось расплачиваться. Поэтому можно смело сказать, что «Христос — это конец закона» (Рим. 10:4), не отмена закона (Мф. 5:17), как ненужного, но превосходство над законом, через веру, действующею любовью (Гал. 5:6).
