religious.life   (5.02.2014)

Существует предание, что когда Вольтер впервые посетил руины Колизея, он, по наблюдению спутников, оказал удивительные знаки внимания большой голове Юпитера, лежавшей там, и, когда возмущенные духовники, сопровождавшие его, спросили, какова причина такого странного благочестия, он ответил: «Я любезен с тем, кто сейчас в числе проигравших, чтобы он вспомнил меня, когда вновь настанет его черед».

Эта история, истинная или вымышленная, по крайней мере достаточно правдиво выражает отношение великого современного ересиарха к древней вере; в устах Вольтера подобные слова звучат как нечто большее, чем просто циничная шутка. Долгие годы энциклопедисты((Энциклопедисты – европейские философы, издававшие «Энциклопедию искусств, наук и ремесел» (1750-1780-е гг.): наиболее знамениты Д. Дидро, Ж. Д’Аламбер, П. Гольбах, Вольтер, К. Гельвеций, Ж.-Ж. Руссо, Э. Кондильяк, Ж. Тюрго. «Энциклопедия» стала своеобразным манифестом философии эпохи Просвещения (в основном, в ее французской версии). – (Все примечания выполнены переводчиком).)) и их союзники, во Франции и в Англии, восторженно превозносили красоту и даже рациональность греческой мифологии, сравнивая умеренный и культурный платонизм императора Юлиана((Флавий Клавдий Юлиан (331 – 363, «Отступник») – император Римской империи (361 – 363 гг.), последний языческий император. Известен также как автор сочинений по неоплатоничекой религиозной философии и жрец мистериальных культов. Был популярным героем у писателей Просвещения, зачастую полемизировавших с «суевериями» современного им христианства.)) с фанатизмом и варварством ранней церкви. Наш Юм((Дэвид Юм (1711 – 1776) – английский философ эпохи Просвещения.)), который первый открыл многое из того, что мы обычно приписываем французам, в своих сочинениях пошел даже дальше творцов «Энциклопедии». В одном из своих опытов он говорит нам, что олимпийская система была настолько непревзойденно прекрасной, и так хорошо приспособленной к нуждам человека, что невозможно, чтобы она исчезла с лица земли; Юм предполагал, что даже в его дни «всеобщего вырождения» она должна была по-прежнему царить в какой-то неведомой нам части мира. Враждебные критики были к Юму слишком суровы, требуя от него указать точную широту и долготу этой блаженной страны; нам кажется, что философ был все-таки прав, ставя под сомнение тот факт, что «древняя религия» когда-либо прекращала свое существование. Старое язычество не было стерто с лица земли, не было уничтожено и растоптано в одной единой битве с христианством, как это часто пытаются представить авторы, пишущие на эту тему. В общем упадке вер и систем, которым были отмечены последние дни Римской империи, новая теология восторжествовала в силу неколебимого закона, по которому выживает сильнейший. Прежняя вера, как многие менее удачливые в борьбе за жизнь людские расы, удалилась на задний план, ожидая для себя новых возможностей и подыскивая новых союзников. Мы узнаем из нескольких средневековых житий святых – например, из жития святого Оды и святого Гонория – и из легенд вроде легенды об Алкуине((Св. Ода (X в.) – архиепископ Кентерберрийский (941 – 958); происходил из языческой семьи викингов, издал каноны, повторявшие прежние запреты языческих обычаев; св. Гонорий – архиепископ Кентерберрийский (ум. 653 г.), обращавший англосаксов в христианство; Алкуин (735 – 804) – ученый монах, один из вдохновителей «каролингского возрождения» при Карле I.)), которого выпороли двенадцать демонов за то, что он предпочел Вергилия Псалмам, как древний культ и его литература становились смертельным искушением для монахов в их уединенных кельях. На протяжении средних веков мы встречаем проповеди, направленные против идолопоклонства; гневные диатрибы, подобные тем, что произносили и писали Элигий и Петр из Блуа((Св. Элигий (VI – VII вв.) – епископ Нуайона, обращавший в христианство население Фландрии; Петр из Блуа (XII – нач. XIII вв.) – французский поэт и дипломат, служивший в Сицилии и Англии, оставивший богатое литературное наследие.)), показывают, насколько древний ритуал, который они стремились уничтожить, сохранялся в народных обычаях. В самом темном из темных веков исследователь средневековья, который заглянет под покров мифа и легенды, окутавших историю христианского мира, найдет достаточные свидетельства тому, что божественный огонь Эллады, сокрытый и почти невидимый для глаз, продолжай гореть, готовый, в подходящее время, вспыхнуть с новой силой. Это и случилось в прекрасном пятнадцатом веке, когда он, разгоревшись, вновь наполнил мир светом и красотой. Со времен Возрождения до наших дней, древняя религия никогда не оставалась без служителей и последователей.

Падение Восточной империи дало сильный толчок к изучению греческой литературы в Западной Европе. Старый культ, в форме неоплатонической философии, своего последнего порождения, был принесен в Италию с берегов Босфора учеными греками, искавшими убежища от варваров под благосклонной властью Козимо Медичи((Козимо Медичи (1389 – 1464) – в 1434 – 1464 гг. фактический правитель Флоренции, основатель клана Медичи. Курировал Ферраро-Флорентийский собор (1439 – 1442), на котором завязались решающие связи между гуманистами Италии и греческими учеными (в частности, в Италии стал известен Георгий Гемист Плифон).)). Во Флоренции мы впервые видим, как древняя ученость встретилась лицом к лицу с идеями современной цивилизации; и здесь, из прославленных ученых, которых собрал вокруг себя Козимо, была впервые восстановлена Academia Platonica – новая платоновская Академия. Светилом этой институции, учрежденной ради поощрения изучения Платона, долгие годы был прославленный Гемист((Георгий Гемист Плифон (1360 – 1452) – греческий (византийский) гуманист, философ-неоплатоник. Известен как «первый неоязычник», сконструировавший собственную религиозную и культовую систему на основе греческой мифологии и платонической философии. Плифон никогда не состоял в т. наз. «Флорентийской Академии», которая была неформальным кругом ученых и поэтов, сформировавшимся вокруг Марсилио Фичино, поскольку умер значительно раньше.)). От его работ до нас дошли только несколько отрывков, и нам приходится почти полностью полагаться на свидетелства его врагов, чтобы составить себе представление о его мнениях; но очевидно, что он был одним из тех энтузиастов, кто, подобно эклектикам-александрийцам, мечтал о всеобщей религии, которая даст удовлетворение религиозным инстинктам человечества в едином философском культе. Согласно Георгию Трапезундскому((Георгий Трапезундский (1395 – 1472) – греческий (византийский) гуманист, философ-аристотелик.)), Гемист разделял большинство положений Платона о природе богов и необходимости жертвоприношений.

«Я слышал от него сам, – говорит Георгий, – когда мы вместе были во Флоренции, что через несколько лет все люди примут по общему согласию единую и простую религию. Когда же я спросил у него, будет ли это религия Иисуса Христа или Магомета, он ответил: «Ни та и ни другая; но третья, которая не будет сильно отличаться от язычества»». «О, жалкий змей!» – добавляет Георгий Трапезундский.

Главной работой Гемиста был трактат «О законе», сожженный после его смерти Схоларием((Георгий (Геннадий II) Схоларий (1400 – 1473) – первый константинопольский патриарх в правление турков; гуманист.)), патриархом Константинополя, сообщившим, что он учит о множестве богов, из которых одни существовали извечно, а другие родились во времени, находящихся под верховною властью высшего существа, которого Гемист именовал Зевсом.

Фичино((Марсилио Фичино (1433 – 1499) – итальянский гуманист, переводчик, философ-неоплатоник. Впервые перевел на латынь множество важных греческих текстов по философии (Платон, Плотин, Прокл), а также собрал и перевел герметический корпус. Сведения, приводимые автором, о лампаде перед «образом» Платона в современной исследовательской литературе считают необоснованным слухом.)), следующий глава академии Козимо, был достойным преемником Гемиста. Он, как говорят, питал почти идолопоклонническое почтение перед Платоном, под чьим бюстом, находившимся в его комнате, всегда горела лампада. В его писаниях мы находим ту странную смесь язычества и христианства, которая так характерна для этого периода Возрождения. В своем трактате «О предсказаниях», он считает необходимым процитировать предсказания сивилл, и мнение Порфирия, согласно которому боги провозгласили Иисуса бессмертным! Хотя он носил церковный сан и имел выгодный бенефиций, Фичино публично заявлял, что проповедники должны толковать платоновские диалоги «Парменид» и «Филеб» перед паствой, наряду с апостольскими посланиями и апокрифами. Лучшие итальянские критики считают, что Фичино помогал Пульчи((Луиджи Пульчи (1432 – 1484) – итальянский поэт эпохи Возрождения.)) в написании теологической и богословской части его замечательной поэмы «Морганте», и что смелые выпады против христианства, которые в этой поэме вкладываются в уста демона Астрарота, принадлежат ему. Пульчи придерживался пантеистического взгляда на божество, и более, чем однажды, он осмеливается предсказывать близящуюся гибель христианской религии. Публикация его книги и отсутствие каких-либо санкций против Фичино – яркие примеры той свободы мысли, которой отличалась Италия пятнадцатого века.

Хотя возрождение древности распускалось пышнее всего в атмосфере утонченной и бурной флорентийской жизни, мы находим его следы в других частях Италии. В Риме тоже возникла Академия, члены которой, избрав своим «великим понтификом» Помпония Лета((Помпоний Лет (Джулио Лето, 1428 – 1498) – итальянский историк и гуманист. «Римская академия» (неформальный кружок любителей анттичности) существовала в 1465 – 1472гг.)), играли в язычество под самым носом у папы. Когда Академия была разгромлена при Павле II, ее учредителям ставилось в вину, что они воздвигали алтари Ромулу и отказывались от имен, данных при крещении, меняя их на звучные древнеримские имена. Поговаривали даже, что сами папы не остались в стороне от повальной моды на языческую древность.

Пия II всерьез порицали за то, что он, выступая на похоронах своего предшественника Николая, заявил, что тот «отправился к небесным хорам, пить нектар и вкушать виноград». Эразм сообщает, что слышал проповедь, которая зачитывалась перед Юлием II, и в которой папу сравнивали с Юпитером, а смерть Христа – с добровольной гибелью Деция((Имеется в виду Публий Деций Мус (ум. 340) – римский консул, во время Второй Латинской войны добровольно принесший себя в жертву богам (бросившись в гущу врагов), чтобы обеспечить победу согласно предсказанию.)).

Следы похожего энтузиазма в отношении языческого богословия можно обнаружить и во Франции, в более поздний период. Во времена Людовика XII, молодой ученый из города Абвиль по имени Эмон де ла Фосс настолько увлекся олимпийскими божествами, что страшно возненавидел христианство. 25 августа 1503 года((В тексте ошибочно: «1603 года».)), когда в кафедральном соборе его родного города шла месса, он выхватил гостию из рук священника, и швырнул ее оземь, воскликнув: «Довольно этой глупости!» На протяжении многих дней после этого процессии кающихся бичевали себя на месте ужасного святотатства. Вокруг того места, куда упала гостия, постоянно горели свечи, а часть плиты пола, на которой она лежала, выломали и поместили в богатый реликварий. Несчастного Эмона мгновенно бросили в тюрьму, но ни увещеванием, ни угрозами его невозможно было заставить отречься от своих убеждений. Он отвечал священникам, присланным, чтобы обратить его, что Юпитер является верховным владыкой вселенной и что его обманом низложили евреи. Подобные слова могли иметь только одно последствие. Эмона сожгли живьем на площади, перед этим отрубив ему обе руки и проткнув язык раскаленным железом. Его последними словами были: “C’est ce que je ne puis faire; j’en suis bien fâché”. – «Я жалею только о том, чего не смог сделать». Но этот случай был не единственным в своем роде: сообщается, что многие испанские студенты в Абвиле придерживались похожих взглядов и спешно покинули город после смерти своего единомышленника. Несколько лет спустя, поэт и драматург Жодель((Этьен Жодель (1532 – 1573) – один из поэтов «Плеяды»; имеется в виду его «Плененная Клопатра».)) едва избежал судебного преследования за то, что принес козу Вакху; но весь инцидент, который можно найти в Словаре Бэйля((Пьер Бэйль (Bayle, 1647 – 1706) – писатель раннего Просвещения; знаменит своим «Историческим и критическим словарем» (1696).)), кажется, представлял собой не более, чем ученую забаву, которая знаменовала успех его трагедии «Клеопатра». В Англии последствия Возрождения были менее опасны, но изучение греческого языка оскорбляло чувства пуритан, боявшихся не более, не менее, как возрождения старой религии.

Колет((Джон Колет (1466 – 1519) – английский гуманист, популяризатор платонической философии.)), основатель школы св. Павла, подвергался жестокой критике за то, что в его школе изучали латинских поэтов. Один из епископов назвал ее «домом языческого идолопоклонства». Ранние энциклопедии классической мифологии, публикуемые в Англии, подобные «Источнику древнего баснословия» Линча((Имеется в виду: The fountaine of ancient fiction. Wherein is liuely depictured the images and statues of the gods of the ancients, with their proper and perticular expositions. L.: Adam Islip, 1599. Книга представляет собой перевод итальянского сочинения Винченцо Картари Ричардом Линчем (Linche).)), специально рассматривались церковной конвокацией – эта книга вполне могла быть запрещена, а ее автор вызывался для защиты точь-в-точь, как век тому спустя Боккаччо, вынужденный оправдывать свою книгу “De Genealogia Deorum”. Позже на ее выход в свет откликнулся ревностный священник, всерьез заклеймивший книгу как «образчик итальянской галиматьи». Ричард Харви, младший брат более известного Габриэля Харви((Габриэль Харви (1552 – 1631) – английский писатель, оратор и поэт. Ричард Харви (ум. 1630) – английский астролог и богослов.)), в 1592 г. сурово обличал переводчиков «языческих поэтов», чьи «безбожные и нечестивые учения слишком распространены среди низкого рода учеников», и советовал полностью запретить Платона и Аристотеля, особенно последнего, чьих сторонников он называет «богопротивными, антихристианскими, адскими аристотелианами».

Этот ревностный страх, по-видимому, постепенно сошел на нет в среде образованного духовенства, но и в следующем веке в пуританской литературе можно найти подобные и не менее искренние предостережения.

Еще в 1770 г. писатель совершенно другого направления, прямой и честный Уильям Джонс из Нэйланда((Уильям Джонс (Jones, 1726 – 1800) – английский пастор; имел валлийские корни.)), опубликовал «Размышления о росте язычества среди современных христиан», предупреждая мир о наступлении идолопоклонства. Джонс сообщает, что с негодованием лицезрел в христианской церкви могилу, которую окружали статуи трех Парок, представленных прядущими и перерезающими нить жизни; так оскверненная идолами церковь и душа усопшего оказались переданы из рук истинного Бога языческой судьбе. Храмы графа Бэкингема в Стоу((Имеются в виду знаменитые Stowe Landscape Gardens, образец английской парковой архитектуры.)), оскорбили Джонса до глубины души: здания, которые граф посвятил Юпитеру и Минерве возвышались над всем садом, а приходская церковь оказалась спрятанна за вечнозелеными деревьями и кустами, как образец дурного архитектурного вкуса, который не должен попадать на глаза просвещенной публике. Наконец, его негодование вызвал даже дракон на шпиле «церкви Бау» в Лондоне: «как может настолько явная эмблема дьявола, который так часто выставлялся в подобном образе в идолопоклоннических капищах, венчать христианское строение?» — спрашивает Джонс.

Критике подвергалась и современная литература. Мильтону досталось за то, что он представил языческих богов в «Потерянном рае», а Юнгу((Эдвард Юнг (Young, 1681 – 1765) – аннглийский поэт, автор поэмы «Жалоба: ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» (1742 – 1745), оказавшей решающее влияние на формирование эстетики сентиментализма.)) – за его строку:

That more than miracle the gods indulge (Complaint, Night II) – «То больше чуда боги почитают».

Этот новейший Савонарола предрек, что модный классицизм, который столь долгое время заражал умы наших живописцев, архитекторов и поэтов, в конце концов возобладает и над нашими богословами, и что боги Греции и Рима, не довольствуясь своим безраздельным господством над искусством, проникнут в наши церкви и захватят наши алтари.

Спустя двадцать лет опасения достойного пастора из Нэйланда, похоже, начали оправдываться. В конце 1789 г. на прилавках тех лондонских книгопродавцев, которые не боялись торговать неортодоксальными сочинениями, появился таинственный памфлет, озаглавленный «Новая система религии». На титульном листе не было имен ни издателя, ни печатника, и, согласно обычаю других английских вольнодумных сочинений, место издания было ложно обозначено как Амстердам. В этой уникальной книге простым языком излагалась доктрина множественности богов, являющихся посредниками между великим Демиургом природы и человеком. Поскольку наша планета составляет такую крохотную и незначительную часть великой вселенной – «в череде миров, возможно, подобная жабе или гадюке» – в высшей мере претенциозно полагать, что она является произведением Зевса, представляющего Закон, бесстрасстный, неизменный и высший. На человеческие дела оказывают воздействие меньшие боги, которые «производят те отдельные события, которые некоторые приписывают случайности, а другие – особому провидению», и с которыми следует вступать в сношения при помощи молитв и жертвоприношений по образцу древних. Эти учения по сути были ничем иным, как пересказом взглядов Прокла и поздних платоников. Очевидная искренность автора исключала вероятность, что книга представляла собой шутку, и те литературные обозреватели, которые снизошли до того, чтобы заметить памфлет, почти единодушно провозгласили его работой сумасшедшего. Однако несколько знатоков, прежде читавшие перевод орфических гимнов, опубликованный двумя годами прежде, должно быть, опознали в нем руку Томаса Тэйлора, хорошо известного узкому кругу друзей как энтузиаста греческой литературы. Тернистый и трудный путь Тэйлора скорее заставляет вспомнить ранних германских гуманистов, чем кого-нибудь из английских ученых. Получив основное образование в школе св. Павла, он поступил под начало к пастору-диссиденту, чтобы пройти обучение на священника, но вскоре приобрел к этой профессии такое отвращение, что покинул своих попечителей, и оказался на улице. Следующие десять лет его жизнь представляла собой борьбу за существование, которое он пытался поддерживать служа привратником в школе с полным пансионом, автором журнала, странствующим лектором на научные темы и клерком в банке. В ежегоднике «Общественные характеры» за 1790 г. содержится скетч его жизни, по всей видимости, написанный самим Тэйлором, где он говорит, что он и его жена – поскольку трудности его жизни усугублялись ранней женитьбой – вынуждены были долгие месяцы существовать на четыре шиллинга в неделю, и годами находились на грани голода. Публикация «Гимнов Орфея» принесла ему покровительство некоторых состоятельных людей, и он оказался замечен в знаменитой сатире Маттиаса((Томас Джеймс Маттиас (1754 – 1835) – английский сатирик.)) «Литературное поприще»:

The hymns that Taylor, England’s gentle priest Sang for the spousal at fair Psyche’s feast. –

«Те гимны, который Тэйлор, английский жрец, Пел на брачном празднике у Психеи».

Беннет Лэнгтон((Беннет Лэнгтон (1736 – 1801) – английский писатель и журналист, ученик Сэмьюэля Джонсона.)), друг Джонсона((Сэмьюэль Джонсон (1709 – 1784) – английский писатель, поэт, критик, филолог. Известен своим «Слоаврем английского языка» (1755).)) и, как и он сам, страстный поклонник греческой литературы, пригласил Тэйлора в своей дом и предоставил ему доступ к своей библиотеке. Флаксман((Джон Флаксман (1755 – 1826) – английский художник и скульптор. Лекции Тэйлора в доме Флаксмана посещал Уильям Блейк.)) устроил в своей студии его лекции, которые посвящались платонической философии, давались для избранной компании и, что важно, принесли Тэйлору подписчиков на его книги. Тэйлор хотел поправить свое материальное положение, сконструировав «вечную лампу», о которой писал Фортуний Лицет((Фортуний Лицет (Фортунио Лицети, 1577 – 1657) – итальянский ученый; имеется в виду его работа “De lucernis antiquorum reconditis” (Венеция, 1621).)), и, хотя во время демонстрации перед членами Общества поощрения художеств лампа взорвалась в руках изобретателя, это помогло Тэйлору завязать важные связи, давшие ему должность ассистента-секретаря общества. Небольших денег, которые приносила эта должность, было достаточно, чтобы Тэйлор мог вести спокойную, но чрезвычайно напряженную литературную деятельность. По долгу службы он сообщался с людьми литературы и науки всех партий, и, несомненно, не в последнюю очередь своим знакомствам он обязан возможностью публиковать свои многотомные сочинения. Кажется, Тэйлор с самого юного возраста поставил перед собой великую цель – перевести на английский язык все прежде не переведенные писания греческих философов, и этой цели он почти достиг. Его работы, состоящие в основном из переводов этих писателей, составляют шестьдесят четыре тома, из которых двадцать три – in quarto; их публикация должна была стоить до двадцати тысяч фунтов. Все эти книги в большинстве своем невозможно было продать – например, перевод Павсания, выполненный по заказу книгопродавца, не принес тому и пенни прибыли. Два больших труда Тэйлора – переводы всего наследия Платона и Аристотеля – были напечатаны один на деньги герцога Норфолка, другой – за счет мистера Мередита, торговца в отставке, которого Тэйлор «обратил» в эллинизм. После долгой и полной трудов жизни, Тэйлор умер в Уолворте в 1835 г., в возрасте семидесяти семи лет.

В предисловиях и примечаниях к своим многочисленных переводам Тэйлор оставил нам свидетельства о том пути, на котором сформировались его необычные взгляды. По-видимому, он был человеком без воображения – или обладал очень незначительным воображением.

Его заставила отвергнуть христианство вовсе не роскошь образов древней мифологии. Его не прельщали ни солнечная колесница Феба, ни золотой пояс Венеры, и можно уверенно говорить, что даже в моменты наивысшего подъема ему не приходилось воскликнуть:

При мне б из волн вставал Протей лукавый, При мне бы дул в крученый рог Тритон((Последние строки знаменитого сонета Уильяма Уордсворта (1770 – 1850) «Господень мир, его мы всюду зрим…» (“The World is too much with us…”, 1802), перевод В. В. Левика.)), как впоследствии другому поклоннику природы.

Божество Тэйлора, как божество Демокрита, было геометром, царствующим над геометрической вселенной, и только посредством математики последователи бога могли его постичь. Питая нескрываемый ужас перед «механической математикой», и поэтому не став ни Карно, ни сэром Уильямом Гамильтоном((Николай-Леонарод Сади-Карно (1796 – 1832) и Уильям Гамильтон (1805 – 1865) – известные физик и математик XIX в.)) своего времени, Тэйлор обратился к грекам. Изучая Платона, [Тайлор] случайно познакомился с сочинениями Плотина, которые он воспринял как своего рода откровение, прочитав их, как он сам говорит, «с поглощающим восторгом». От Плотина он перешел к Проклу, прочитав все его сочинения три раза – подвиг, который не совершал ни один смертный со времен Ренессанса. Прокл завершил работу, начатую Платоном, а Тэйлор сделался язычником, и возненавидел христианство и его приверженцев ненавистью, которая бы более пристала римскому жрецу во дни Константина, а не утонченному филологу 19 столетия. Ему удалось избежать уголовного преследования только потому, что его книги имели очень небольшой тираж и распространялись в узком кругу: во дни Питта и Элдона((Уильям Питт-младший (1759 – 1806) – английский политический деятель; в 1783 – 1801 и 1804 – 1806 – британский премьер-министр. Член партии вигов. Джон Скотт, граф Элдон (1751 – 1838) – английский юрист, член палаты лордов, поддерживавший Питта; с 1793 г. – генеральный атторней, с 1799 – верховный судья суда общих жалоб, в 1801 – 1806 и 1807 – 1827 – лорд-канцлер Британии.)) многие куда более безобидные противники официальной церкви подвергались штрафам и тюремным заключениям. Тэйлор считал, что христианская религия, или, как он предпочитал ее называть, «бред бесчисленных сект», установила над человеческим разумом тиранию, которая была совершенно неведома древнему миру – тиранию религиозного деспотизма – и упразднила «господство мудрости и добродетели, подменив его нынешним духом обмена и торговли». Вера, которую требует Евангелие, одновременно была противна «либеральному скептицизму и беспристрастному изучению, свойственным древней философии»; а кротость, проповеданная Основателем христианства, «поощряет низкие занятия торговли и облегчает торжество барыша». Неуловимое и многоликое, христианство проникло во все человеческие сообщества, «подавляя исступление желаний, ограничивая беспокойный дух поиска и обуздывая силу гения», и привело все людские дела в состояние всеобщей и однообразной посредственности. Тэйлор отзывается с величайшим презрением о фразе Павла, который «стал всем для всех», и провозгласил, что «только откровение могло показать человечеству его значимость». В своем «Исследовании об Элевсинских мистериях», он совершает ловкую попытку обратить обвинения в суеверии и легковерии на головы самих «современных» критиков язычества:

«Я давно знаком с невежеством и злобою христианских жрецов, от первых отцов церкви до нынешних дельцов лицемерия и ханжества. Всякий разумный читатель должен попеременно испытывать то горе, то возмущение, то жалость, то презрение, читая о варварских мифологических системах современности; ибо в них мы не встретим ничего, кроме глупости и заблуждения, мнений, основанный либо на фанатизме, либо на атеизме, несказанно абсурдных, неразрешимо запутанных, смехотворно напыщенных и чудовищно уродливых, уморительно скучных и презренно ревностных, апостольски безумных или исторически сухих, короче говоря, таких, которые только высокомерие и невежество могут породить, нечестие проповедовать, а пресный дух современного человека – принять».

В другой своей работе – очерке, приложенном к переводу Прокла, – проводится параллель, по образу плутарховых жизнеописаний, между добрым политеистом Плотином (несомненно, самим Тэйлоров), который со спокойствием и в ясном уме, не тревожимый ни сомнением, ни горем, ожидает смерти без страха, и известным христианином – недавно умершим Джонсоном, чьи последние дни были полны мучительного страха за будущую судьбу своей души. Такое изображение доктора Джонсона, со стороны Тэйлора, было весьма неблагодарным жестом, коль скоро, как читатель уже должен был заметить, Тэйлор, несомненно, был обязан Джонсону стилем своих глубокомысленных сентенций, как бы плохо этот стиль не был им перенят. Об этом мертвом льве Тэйлор говорит как о «ярком примере несчастия ума, непросветленного философией», чьи таланты он признает, но замечает, что они «деградировали из-за неправильного развития и пропали, не найдя применения»:

«Потому он посвятил себя исключительно предметам, которые интересуют чернь, и размышлял глубоко лишь над пороками и глупостями безграмотных и низких людей. Лищенный ободряющего света науки и философии, он странствовал в духовных пещерах, несчастный от отсутствия света и избегаемый пугливой толпой, трепетавшей его вида. Приблизиться к нему слишком близко означало подвергнуть опасности порядок общественных связей, и часто было разрушительно для мира смелых, но невежественных личностей».

Тэйлора не упоминает Босуэлл((Джеймс Босуэлл (1740 – 1795), шотландский юрист, писатель и автор дневников, известный своей биографией Сэмьюэля Джонсона.)), но, посколько он был знаком нескольким членам круга Джонсона, весьма вероятно, что Тэйлор на себе испытал смертельную хватку доктора, и можно живо себе представить, что последний не очень беспокоился о сохранении «порядка общественных связей», когда он имел дело с политеистом.

Одно из лучших известных нам описаний Тэйлора мы обнаружим в остроумном романе «Ворьен» (Vaurien) Дизраэли-старшего((Исаак Дизраэли (1766 – 1848) – английский писатель и эссеист; отец Бенджамина Дизраэли, премьер-министра Британии в XIX в. (на момент публикации статьи в 1875 г. Англией правил первый кабинет Дизраэли).)), где многие взгляды Политеиста изложены в тех же выражениях, которыми он пользовался в своих собственных книгах. Дизраэли называет его «Гемистом Плифоном своего времени, единственным сторонником системы, настолько неумной, что ее не приняли даже философствующие умники». Крайнее уважение по отношению к животным было важной чертой системы Тэйлора. Ворьен, посещающий дом философа в Уолворте, застает хозяина за пением полдневного гимна Аполлону, и поэтому не сразу оказывается допущен к нему; наконец, гостя впускают, и он «поднимаетя по лестнице с некоторым трудом, поскольку вокруг нее толполось множество собак разных пород, живших в ладу друг с другом, пока им сверху не бросали кость – тогда они начинали вести себя, как люди, то есть, грызться и кусать друг друга с жестокостью и без сожаления. К перилам за поводки были привязаны обезъяны. На лестничной площадке гнездилась целая колония кошек. Он прошел одну комнату, которая представляла собой птичник, и другую, которая представляла собой пчельник, и наконец, попал в кабинет Платоника. С потолка его обители свисал полированный стеклянный шар, отражавший солнечный свет. Под его нестерпимым сиянием восседал философ, меняя свое местоположение, сообразно движению солнечного света, так что в течение дня он вместе с солнцем совершал полный круг по комнате».

Считается, что это описание обители Тэйлора только отчасти преувеличено; нам кажется верным, что в определенный период своей жизни Тэйлор пользовался приспособлением подобного рода, которое символизировало его Зевса. Однако, его принятие древнего культа не ограничивалось этим. Мечтою жизни Тэйлора было установить в Лондоне Пантеон, где могло бы осуществляться правильное и торжественное почитание богов. Ему это не удалось, – поскольку меценаты, оплачивавшие публикацию его книг, были не настолько безумны, чтобы спонсировать еще и такой прожект, – но он превратил одну из комнат своего дома в Уолворте в святилище, где время от времени он приносил жертвы своим любимым богам. Существует предание, согласно которому однажды ночью, в самый разгар Французской революции, сонные обходчики, сторожившие лондонский Сити, были всполошены процессией жрецов, во главе которых следовал Тэйлор, в качестве их верховного фламина, чтобы совершить очистительный обряд перед Старой Биржей, снова возвращая спящий Лондон во власть царя богов.

В последующие годы было обыкновением пренебрежительно отзываться об образовании Тэйлора. Порсон((Ричард Порсон (1759 – 1808) – английский филолог-классик.)) говорил, что он взялся за перевод Платона, не имея ни малейшего представления о греческой грамматике. Не может быть сомнения, что Тэйлор не отличался педантической точностью, но он, несомненно, компенсировал букву духом: достаточно только сравнить французские переводы позднихк платоников с тэйлоровой версией, чтобы убедиться в ее значительном превосходстве. Необходимо также помнить, что он принялся за то, за что никто бы и не подумал взяться. За исключением Англии, где ученость почти неизменно связана с церковью, греческие философские писания были давно переведены на языки всех цивилизованных стран Европы.

Мы не обнаружим у Тэйлора много последователей. Наиболее известным из них стал маркиз де Валади, молодой француз из хорошей семьи, чей короткий и эксцентричный жизненный путь во многом напоминает ранние годы Шелли. Этот энтузиаст бежал из Парижа, чтобы припасть к стопам Тэйлора в Лондоне, послав своему кумиру письмо, которое тот позже опубликовал. Мы приводим его как любопытный памятник того смутного и бурного времени:

«Томасу Тэйлору, которого более пристало именовать Лизисом, Г. Изарн Валади, в прошлом – французский маркиз и янычар, шлет радость и почтение, 12 октября, 1788 по летоисчислению толпы.

О, Томас Тэйлор! Да приветишь ты брата-пифагорейца, коего бог-спаситель влечет к твоей божественной школе! Я любил мудрость еще когда был младенцем, и обретал великие преграды и трудности на своем пути к ее источнику. Моим счастьем было восемнадцать месяцев назад встретить английского джентльмена по имени Пиготт, пифагорейского философа, который с легкостью обратил меня к образу жизни и питания, согласным с богатейшей и благодетельнейшей богиней – матерью Землей; каковой небом вдохновленной метаморфозе я обязан прекрасным здоровьем и спокойствием ума, которых прежде был долгое время лишен. Я принес вечную клятву, и с большей радостью покину мое нынешнее обиталище на этой земле, оставленной Фемидой, чем оскверню себя навеки животной пищей, похищенной на земле, в воздухе или в воде.

Я познакомился с твоими трудами только два дня назад. О, божественный человек! Чудо в этом железном веке, кто бы мог подумать, что ты живешь среди нас, в нашем образе и подобии! Я бы отправился в Китай, чтобы встретить человека, обладающего десятой долей твоего разумения! О, дозволь мне увидеть тебя, быть очищенным и посвященным тобой! Какая была бы радость, если бы я, как проклов Леон, мог обитать в твоем доме на правах ученика! – я, чувствующий, что во мне живет душа Леонида.((Леон – домочадец и ученик неоплатоника Прокла (410 – 481), одного из последних языческих философов античности. Леонид – очевидно, царь спартанцев, павший при Фермопилах.)) Мое намерение было поселиться в Северной Америке, учредив там школу умеренности и любви, чтобы сохранить людей от господствующих пороков животной неумеренности и своеволия желаний… Там я мог бы воздвигнуть алтари моим любимым Богам: Диоскурам, Гектору, Аристомену, Пану, Орфею, Эпаминонду, Пифагору, Плутону, Тимолеону, Марку Бруту и его Порции, и, более всех – Фебу, богу моего героя Юлиана и отца той святой и миролюбивой республики перуанцев, которую по сей день не тревожат завоеватели!((В перечне богов наряду собственно с божествами выступают герои античности – Гектор (персонаж гомеровского эпоса), Орфей (легендарный певец и основатель мистериального культа), Аристомен (VII в. до н.э.) – герой сопротивления Мессении агрессии Спарты; Эпаминонд (418 – 362 до н.э.) – полководец Беотийского союза, оборонявший Беотию от спартанцев; Тимолеон (411 – 337 до н.э.) – коринфский и сицилийский политический деятель, отличавшийся ненавистью к тирании и приверженностью демократии; Марк Брут (85 – 42 до н.э.) – римский республиканец, участник заговора против захвата власти Юлием Цезарем; его жена, Порция – дочь другого республиканца, Катона Младшего (Утического); «миролюбивая республика перуанцев», т.наз. Эльдорадо – мифическая страна в Америке, где царствует равенство и благоденствие; нередко отождествлялась с империей инков (например, в «Кандиде» Вольтера), где главный бог изображался в виде солнца (поэтому «отцом» перуанцев назван Феб). Перечень героев Валади (знаменательно, что своим «античным» именем он избрал римский когномен «Гракх») и его знакомство с просвещенческой литературой выдает в нем сторонника политических преобразований.)) Томас Тэйлор, будь орудием богов, да обогатишь мою душу знанием, истиной и благоразумием! Люби меня и помоги мне. Я буду у тебя завтра утром. Гракх Кротонейос».

Несколько месяцев Валади прожил в доме Тэйлора, но через какое-то время между ними возникло непонимание, и юный энтузиаст вернулся во Францию, где через несколько лет был гильотинирован во время Большого Террора.

Писания Тэйлора не в последнюю очередь способствовали возникновению того безвкусного энтузиазма по отношению ко всему античному, который был так моден в ранние годы Революции, и у него были свои подражатели во Франции. Ком-Дуну((Жан-Исаак Ком-Дуну (1758 – 1820) – французский поэт и философ.)), напечатавший несколько позже два толстых тома в поддержку учений Платона как панацеи от бед современного мира, был прямым продолжателем дела Тэйлора.

Другим английским язычником прошлого века был Джон Франшэм, бедный ученый из Норича, который пришел ко многим выводам Тэйлора, пока тот был еще ребенком. В 1769 г. он написал, но не опубликовал, работу под названием «Исступление Орфея», в котором он открыто провозгласил свою веру во множество богов. Бэйль сказал, что последовтельный сторонник Спинозы, который довел бы его принципы до логического предела, должен неизменно прийти к политеизму, и Франшэм показал истинность такого предположения. Вместе со Спинозой он считал, что первопричина – несотворена и неуничтожима, но неразумна – это ничто иное, как вечная и в соей целостности ограниченная масса материи, составляющая вселенную; но он отказывался верить, что этот хаос был упорядочен и одушевлен единым, совечным ему умом. Франшэм, напротив, полагал, что природа тысячей голосов провозглашала существование неисчислимых разумных сил или энергий, «оформляющих и обустраивающих» космос, правящих всеми делами в подлунном мире и лучше всего описанных эллинской теологией. Он написал сборник гимнов, адресованных Юпитеру, Минерве, Венере и Геркулесу, но, кажется, не подражал Тэйлору ни в одной из его форм поклонения богам. Его возлияния пенатам отправлялись в его собственный желудок, а его приношение петуха Эскулапу, как правило, совершалось, когда он готовил себе куриный суп на обед. Вскоре после смерти Франшэма в 1810 г. один из его учеников, Уильям Сэйнт, опубликовал в Нориче его биографию. В этой маленькой книге содержится один из самых странных когда-либо написанных рассказов: история попыток норфолкского крестьянина осуществить философские принципы и образ жизни Стои в суровых условиях английской провинции восемнадцатаго века.

Франшэм родился в бедной семье. Его родители жертвовали всем, чтобы дать ему образование, которое могло бы открыть путь к почтенной профессии, и Джон был направлен в адвокатскую контору. Но очень недолго прослужив там, Франшэм по собственной воле ушел из адвокатуры, став ткачом, на тех основаниях, что механическая работа на станке будет меньше мешать ему думать, и предоставит его уму большую свободу для интеллектуальных занятий, которую он ценил превыше достатка или положения в обществе. Обнаружив у себя нехватку денег для покупки книг, и думая, как ему распорядиться своим малым доходом, он решил отказаться от обуви и чулков, как чего-то излишнего для физического выживания или литературных занятий. Годами он ходил по улицам Норича босым, хотя в остальном был одет со всем приличием. Имея несчастье отличаться крепким здоровьем, и зная, что ценность его может быть испытана только по сравнению с болезнью, Франшэм в определенное время посещал лавку кондитера и бесстрастно поедал столько его товара, сколько мог, пока ему не становилось плохо. Позже Франшэм стал зарабатывать на жизнь, преподавая латинский и греческий людям без систематического образования. Его биограф подсчитал, что на протяжении всей своей долгой и трудной жизни его доход никогда не составлял более восемнадцати шиллингов в неделю, а большую ее часть был вполовину меньше этого, и все же Франшэм оставил после себя солидную сумму денег и недешевую библиотеку. Теория веротяностей была одним из любимых предметов Франшэма, и основное развлечение в его жизни состояло в том, чтобы применять свои познания на практике, играя на деньги в бильбоке. «У каждого человека, – говорил он, – есть некая великая цель, которую он хочет достичь, почему же я должен быть исключением? Я избрал себе такую цель, которой не задавался еще ни один смертный, и на которую могут позволить себе замахнуться только боги. Я возьму бильбоке и поймаю мячик на его конец шестьсот шестьдесят шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть раз!» И он добился этой своей цели годами упорных тренировок.

Как и Тэйлор, Франшэм верил в великую цепь одушевленной природы, охватывающую всю жизнь на земле, и намного опередил свой век, проповедуя гуманное отношение к животным. Одна из его главных претензий, предъявляемых христианству, заключалась в том, что в Новом Завете не содержится никакого прямого указания на этот счет; еще более ему отвратительны были жестокие забавы многих христиан, например, охоты, которые так любили священники восточных графств. «Я нахожу христианство, – часто говорил он, – всегда в союзе с жестокостью какого-либо рода – травлей медведей, охотой, петушиными боями и подрезанием лошадиных хвостов». Последний обычай настолько сильно тяготел над воображением Франшэма, что он считал его принятие или отторжение одной из важнейших черт характера в человеке. Когда его спросили во время парламентских выборов, кого из кандидатов он бы предпочел, если бы у него был голос, он ответил: «того, кто ездит на лошадях с длинными хвостами».

Французская революция дала начало нескольким экспериментальным религиям, которые были более или менее языческими по природе. Ла Бастай((Имеется в виду Жан-Батист Ле Бешю де ла Бастай, автор памфлета “Culte philosophique” (Paris, 1792).)), «врач и философ», как он писал о себе, попытался установить почитание природы, главным символом какового должен был служить золотой шар, подвешенный над алтарем. Отец семейства стал бы жрецом этого культа, а ритуал состоял бы в воскурении благовоний, пении гимнов и танцах. Д’Обермениль((Теофилантропы («друзья Бога и человека») – деистская религия, основанная Томасом Пэйном и французскими революционерами. См. Rees A. Cyclopaedia, or Arts, Science and Literature, L.: Longman, Hurst et al., 1819. Vol. 39, s.v. Theophilantropists.)), другой энтузиаст, попытался возродить религию древних персидских магов. В своей работе “Culte des Adorateurs” («Культ почитателей»), которая одновременно представляет собой текст литургии и нравоучительный трактат, он предложил превратить все церкви в храмы Огня, где всегда должно поддерживаться священное пламя. Старое деление дней на недели следовало оставить, взяв вместо него девятидневный цикл; каждый девятый день считался днем отдыха. Жрецы должны были приносить жертвы из зерна и плодов, смешанных с маслом и солью, и совершать возлияния стихиям, сопровождая обряд воззваниями, приведенными в книге Д’Обермениля. На похоронах совершалось приношение духу умершего, и старший из его родственников, возливая воду на жертвенный огонь, говорил: “Effet et cause du mouvement de la nature; de compositeur dangereux, element puissant et vaincu; serviteur ennemi mais necessaire; sers pour l’instruction des hommes, des corps que tu avais penetres de ta substance”

– «Следствие и причина движения природы; грозный соединитель, стихия властная и побеждающая; [наш] слуга, но, с необходимостью, и враг; да послужит для научения людей [это] тело, которое ты прежде проникал своей субстанцией».

На стенах каждого Убежища – ибо так должны были называться храмы этой религии – надлежало изображать знаки зодиака, а под каждый из них – несколько бабочек, символизирующих мимолетность наших дней.

В 1793 г. Конвент формально упразднил христианство во Франции, за чем последовала попытка Эбера и Шометта((Жак-Рене Эбер (1757 – 1794), Пьер-Гаспар Шометт (1763 – 1794) – радикальные вожди Французской революции.)) установить в Республике культ Разума. Во всей истории человечества невозмжно найти более странного зрелища, чем то, что явилось очам парижан 20 брюмера 2 года Революции, когда члены Конвента, возглавляемые архиепископом Гобелем и его ренегатами-кюре, прошли процессией к Нотр-Даму, чтобы усадить на алтарь собора, в качестве богини Разума, красивую и знаменитую танцовщицу балета.

Но эта религия, как и другие, не была принята народом, и вскоре Робеспьер издал знаменитую резолюцию, согласно которой всем французам предписывалось признать Верховное Существо, и верить в бессмертие души. «Атеизм, – изрек Робеспьер в речи, приводимой Тьером, – явление, принадлежащее аристократии. Идея Великого Существа, надзирающего за угнетаемой вселенной и наказывающего торжествующих в этой жизни тиранов, в сущности своей принадлежит народу и необходима ему. Если бы Бог не существовал, человеку следовало бы изобрести его». Доктрины, которые пропагандировали Робеспьер и его партия, принадлежали обществу теофилантропов, и состояли в основном из дальнейшего приспособления идей Д’Обермениля. В томе “Moniteur” за 1798 г. провозглашалось, что Центральная Администрация департамента Сены разделила Париж в религиозных целях на 12 попечительств, каждое из которых приписывалось к особой церкви, которую впредь следовало именовать храмом и заново освятить. Церковь Сен-Филипп следовало посвятить Согласию, церковь Сен-Рош – Гению, Сен-Юсташ – Земледелию, Сен-Сюльпис – Победе, и так далее. В других церквах, по декрету Конвента, теофилантропы получали право совершать богослужения в разное время с католиками или протестантами. Христианское богослужение называлось “La Messe”, а теофилантропическое – “Lа Morale”. Теофилантропы, несмотря на свои постоянные обличения праздных католических церемоний, сами были завзятыми ритуалистами. Их служебник явно выдает тесное знакомство его автора с миром оперы и балета. Чтецы и ораторы на теофилантропической службе носили поверх обычного голубого платья белый балахон, подпоясанный розовым поясом. На церемонии бракосочетания брачующихся связывали лентами и гирляндами цветов, концы которых держали в руках ближайшие родственники жениха и невесты. При крещении священнослужитель смачивал пальцы водой и рисовал на лбу младенца буквы С. Т. – Citizen Theophilantrope, Гражданин Теофилантроп. Затем он должен был помазать губы младенца медом, говоря: “Qu’il soit doux comme le miel de l’abeille” – «Да будет он добр, как сладок пчелиный мед». Если крестили девочку, в ее руку вкладывали цветы, если мальчика – дубовые листья. Во время общественного праздника алтарь украшался, согласно времени года, плодами и цветами. Напротив алтаря располагалась трибуна, стоя за которой священнослужитель с непокрытой головой приносил молитву Верховному Существу. За этим следовало рассуждение на какую-нибудь моральную тему, или зачитывалась глава из «Мануала»((Имеется в виду “Manuel des théopanthropophiles”, написанный Жан-Батистом Шеменом.)) – главной книги общества теофилантропов – и служба завершалась пением.

Примечательно, что эта религия, которая во многих отношениях является столь типично французской по духу, впервые зародилась в Англии. В 1776 г. Дэвид Уильямс, впоследствии более известный как основатель Литературного фонда, открыл «Храм Природы» на пересечении Маргарет-стрит и Кавендиш-сквер, где он проповедовал особого рода деистический пантеизм, который в сущности не отличается от того, о котором писал Д’Обермениль. Несколько лет спустя Уильямс опубликовал в защиту своих взглядов «Апологию исповедания религии Природы в восемнадцатом веке христианской эры», к которому прилагался образчик его литургии. Простая и строгая служба, написанная этим валлийцем, разительно отличается от пышного ритуала французов. Представление о божестве у Уильямса не допускало мысли о молитве или вмешательстве божества в людские дела, или даже о том, чтобы его прославялять, и потому его обряд состоял из череды морально-этических пропозиций, в которых перед Божеством с юридической дотошностью разворачивались его атрибуты и силы. Эти скучные пассажи в действительном исполнении должны были звучать совершенно смехотворно. Годвин((Уильям Годвин (1756 – 1836) – английский журналист, философ, писатель; муж Мэри Уолстоункрафт, одной из первых идеологов феминизма, и, по-видимому, знакомой Томаса Тэйлора.)), иногда посещавший эту странную церковь, предсказал ее быстрое исчезновение, поскольку никогда не видел там женщин, и он был прав: «Храм природы» не продержлся и трех лет. Теофилантропизм, которому покровительствовали власти, и который почитался своими последователями как самая удачная попытка человеческого ума примирить религиозный инстинкт и разум, просуществовал десять лет.

В позднейшие времена языческий дух разлился вширь. В Германии нынешнего века наблюдалось стремление рассматривать прекрасные создания эллинского культа как изящные символы заключений современной науки. Философскую сторону этой тенденции мы найдем у Гейне и Шеллинга, эстетическую – у Виланда и Фридриха Шлегеля, а более всего – у Гете, который, возможно, был наибольшим язычником из всех современных писателей, о чем по всей Европе ходили самые различные слухи.

«Не удивитеьно, – заявила “La Liberte de Penser” в 1832 г., – что мы обнаруживаем у его изголовья бюст Юпитера, обращенный к восходящему солнцу, чтобы, пробудившись, он мог вознести утренние молитвы этому божеству». В Англии черты того же самого духа можно проследить у Шелли, а в более позднее время – у Стерлинга((Джон Стерлинг (1806 – 1844) – шотландский писатель, друг Томаса Карлайла.)), глядевшего на поэтический мир Олимпа с такой любовью и тоской. В письме, напечатанном в его жизнеописании архидиаконом Хэйром, Стерлинг выражает свою веру в то, что наступит время, когда педанты перестанут выискивать истинную историю или ложную религию в созданиях античного духа, и они станут для всей земли, даже для ныне грубых и страдающих масс, неисчерпаемым источником благородных радостей. Он также пересказывает историю о том, как Торвальдсен, однажды ужиная у Бунсена((Бертель Торвальдсен (1770 – 1844) – датский скульптор, большую часть жизни прожил в Италии; Кристиан Карл Йозиа фон Бунсен (1791 – 1860) – прусский дипломат, автор мемуаров.)) в Риме и будучи утомленным богословскими беседами, которыми его потчевал хозяин, открыл окно, в котором взошел яркий Юпитер, и наполнил бокал «в честь древних богов».

Последним европейским храмом, где старым богам приносились почести, был храм Аполлона в Монте-Кассино, уничтоженный в 529 г. св. Бенедиктом. С тех пор человеческий ум блуждал во многих лабиринтах, и подолгу страдал во власти мучительных галлюцинаций. Кто может сказать в эти дни упадка вер, насколько близко к исполнению пророчество Вольтера? День за днем наука все смелее заявляет свои притязания на то, чтобы стать всеобщим священством. Можно сказать, что старая мифология, от которой отняты ее образы, лишенная идеализации и возвращенная к своим первоосновам – это система философии природы; и современная наука в своей позднейшей фазе представляет собой немногим более, чем возвращение к старым взглядам, облаченным в новую терминологию. Но было бы поистинне странным, если бы давний слух о смерти Пана в конце концов оказался ложным!

Пер. с англ.: Дмитрий Гальцин

Примечания: