Глава интеллектуального клуба «Катехон», член Синодальной библейско-богословской комиссии Аркадий Малер рассказал «Культуре» о том, что может означать превращение храма Святой Софии в мечеть, остался ли русский народ богоносцем и почему для культуры молодежь — объект, а не субъект.
— Что означает решение президента Турции Реджепа Эрдогана закрыть музей в храме Святой Софии и превратить его в мечеть?
— Здесь не нужно искать ни конспирологии, ни попытки угодить политическому моменту. Это закономерный шаг, к которому Эрдоган стремился все годы своего правления в Турции. Он последовательно проводил политику неоосманизма, которая полностью разрывает с идеалами Кемаля Ататюрка и предполагает фактически восстановление Османского халифата, но уже в XXI веке.
Примечательно, что в 2009 году по его распоряжению был построен музей-панорама, который называется «1453» — год взятия турками Константинополя. В этот музей студентов и школьников автобусами свозят со всей Турции — показать, как хорошо, что мы когда-то завоевали этот город.
Новое обращение Софии в мечеть — очень важный символический шаг на пути восстановления Османского халифата, потому что до сих пор Святая София — это один из самых впечатляющих храмов мира, и не случайно она была превращена в мечеть еще тогда, в 1453 году. То, что это здание оставалось музеем, для исламиста было совершенно недопустимо. С точки зрения последовательного исламизма, либо это здание должно быть разрушено, либо оно должно быть мечетью.
— Почему храм Святой Софии похож на мечеть?
— Это мечети похожи на храм. Собор Святой Софии в Константинополе был возведен в 537 году, когда никакого ислама еще не было, а до его первоначального возникновения как хоть сколько-нибудь заметной региональной силы в 622 году пройдет более 80 лет. Кроме того, на протяжении столетий в турецком исламе вообще не было собственной оригинальной архитектуры, да и не должно было быть, потому что мечеть это не храм, где приносится жертва Богу, а ритуальное место поклонения. Но когда турки захватили Константинополь в 1453 году, то использовали собор Святой Софии как мечеть. Впоследствии многие мечети Стамбула стали строиться именно по образцу Софии Константинопольской — с высокими башнями-минаретами и широкими куполами. Но безграмотные современники часто говорят про храмы, что они похожи на мечети, хотя на самом деле все наоборот, мечети похожи на храмы.
— В последнее время стала муссироваться версия, что храм Святой Софии был не захвачен в 1453-м, а выкуплен турками у патриарха. Как вы можете прокомментировать ее?
— Это в принципе невозможно. Турки насильственным путем захватывали все в Малой Азии, насильственным путем вторглись в Европу, насильственным путем покорили Константинополь. Когда турки вошли в этот город, все, кто им сопротивлялся, были уничтожены, а Святая София буквально залита кровью. Напомню, что на тот момент церковь была деморализована и находилась в состоянии унии с католиками. Выкупать смысла не было, не было собственника, который смог бы ее защитить, он был почти уничтожен физически.
А с точки зрения православной историографии главной причиной падения Константинополя было то, что Константинопольская церковь согласилась пойти на унию с католиками. Кстати, на это сейчас не все обращают внимание, но так же, как первая София тогда была обращена в мечеть после того, как православная церковь приняла унию, так и нынешняя София, уже будучи музеем, вновь обращается в мечеть после того, как константинопольский патриархат нарушил канонические границы Московского патриархата и создал свою автокефалию на Украине. Я думаю, что мистически эти события точно связаны. Что должно было произойти, чтобы Эрдоган наконец решился обратить Святую Софию в мечеть? Наверное, какие-то события в самой церковной жизни, о которых турки даже не догадываются, но мы-то понимаем, что это все не случайно.
— Как вы относитесь к пророчествам о том, что Константинополь вновь станет православным, окажется под властью России?
— Я бы очень хотел, чтобы так оно и было. Но эти предания не имеют никакого канонического статуса, это народные благочестивые легенды. Понятно, что греки тоскуют по своему городу, понятно, что они хотели бы туда вернуться, понятно, что большинство из них отдают отчет в том, что вряд ли они смогут это сделать в одиночку, что потребуется помощь со стороны сильной православной страны. Ну какая еще у нас есть сильная православная страна? Конечно, Россия, поэтому русский царь должен туда прийти и вернуть.
Естественно, мы бы хотели, чтобы сама София Константинопольская стала и православным храмом, и музеем. Но из этого не следует, что нужно доверять всем этим пророчествам. И обращаю ваше внимание, что уж если бы греки действительно сами верили в эти пророчества, они бы не пошли на разрыв с Русской церковью. Ведь когда и Константинопольский патриархат, и Элладская архиепископия принимали решение о признании автокефалии украинской церкви, они не думали о том, что Россия им должна помочь вернуть Константинополь.
— Идея «Москва — Третий Рим» по-прежнему рабочая или устарела?
— Эта идея логически вытекает из идеи Нового Рима. В IV веке Римская империя стала христианской, возникло церковное учение, что Константинополь — Новый Рим. Этот Новый Рим пал в середине XV века. Почти весь православный мир оказался в оккупации, не было ни одного независимого православного государства, кроме Московской Руси, которая не только сохраняла независимость, но начала расширяться и превращаться в единое централизованное Русское государство.
Идея Третьего Рима была основана на историческом факте, что, кроме России, не было ни одной православной страны в мире, которая была бы независима. Интересно, что, несмотря на все наши исторические катастрофы, до сих пор Россия де-факто остается самым могущественным государством, чья история исходит из крещения Руси. Опять же, если бы сейчас в мире была какая-нибудь другая православная страна, гораздо более могущественная, чем Россия, способная защитить православный мир и хотя бы саму себя от реального внешнего врага, Россия не была бы уже Третьим Римом. Поэтому я уверен, что эта идея не только не утратила свою актуальность — наоборот, ее востребованность будет возрастать.
— То есть, говоря словами Федора Достоевского, русский народ остается богоносцем?
— Дело в том, что у Церкви нет учения о богоизбранности и о духоносности русского народа. Федор Михайлович рассуждал как вольный религиозный мыслитель, подобно тому же Соловьеву или Бердяеву, или Константину Леонтьеву. Не надо авторские идеи русских писателей и философов принимать за церковное вероучение, это большая ошибка.
Но другой вопрос, что идея Достоевского о богоносности русского народа, не очень правильно сформулированная, конечно, укореняется в идее Третьего Рима. Только Россия осталась православной страной, и, хотим мы этого или нет, пока это так, у нас есть призвание к тому, чтобы быть оплотом православия и распространить православие по всему миру. Эта задача не отменена де-факто, даже если бы была отменена де-юре, просто потому, что нет другого такого народа, другой такой страны.
— А религиозная идея сегодня — это архаика или нет?
— Дело в том, что позиция религиозного и секулярного не тождественна позиции архаичного и модернового. Для людей верующих религиозные категории неизменны. Кроме того, как минимум с конца XX века гуманитарная культура европейских стран переживает кризис постмодерна. Стало очевидно, что секулярное мировоззрение перестает работать. Оно не отвечает на вопросы о том, в чем смысл жизни, в чем смысл истории, в чем смысл жизни каждого отдельного народа.
Поэтому с конца XX века сначала в исламских странах, а потом и в европейских началась постепенная десекуляризация. Если говорить об исламском мире, то можно вспомнить Исламскую революцию 1979 года в Иране, когда либерально-буржуазная проамериканская монархия вдруг за несколько дней превратилась в теократическую республику. В европейском мире, как и в России, происходят похожие процессы.
Кстати говоря, та радикализация леволиберального лагеря, которую мы сейчас видим по всему миру, объединение либералов с левыми, радикализация Евросоюза — реакция на это движение. В этом смысле то, что происходит в Турции, сама идея превращения музея в мечеть, — закономерный этап на пути глобальной консервативной революции.
И исламизация в Турции, и увеличение количества храмов в России — это на макроисторическом уровне процессы одного порядка, преодоление секулярного прошлого. И в этом смысле говорить о том, что религиозная идея архаична, довольно сложно. На сегодняшний день нет ничего более современного, чем разбираться в вопросах религии, потому что чем дальше, тем больше религиозная тематика будет звучать в новостях.
— По данным ВЦИОМ, 67 процентов населения России определяют себя как православные, но дальше идет деление по возрастам, меньше всего с православием себя ассоциируют молодые люди до 23 лет, их всего 23 процента. Можно ли сделать вывод, что православие — уходящая религия?
— Думаю, что реально воцерковленных людей, хоть сколько-нибудь осознающих свою веру, всегда было очень мало, что в самые прекрасные времена Византии, что сейчас. Большинство людей во все времена следовали за той религией, которая им передавалась родителями, которая обсуждалась в государстве, и для них это было не столько мировоззрение, сколько идентичность. И когда современный россиянин, не обязательно даже русский, говорит, что он православный, то имеется в виду, что он идентифицирует себя с православием. И для светской социологии этого достаточно, она не может лезть с вопросом: а как вы понимаете вашу веру? Человек может ходить каждое воскресенье в храм и причащаться, но в голове у него будут тараканы вместо православной веры, такое довольно часто.
Что касается молодежи, то она во все времена была достаточно легкомысленна и менее религиозна, чем старшее поколение. Сама же идея, что нужно обязательно опираться на молодежь, довольно поверхностная. Молодежь — это не субъект, а объект культуры, она сама еще ничего не создает, ее нужно воспитывать в культуре и Церкви, если мы говорим о православии. Но дело в том, что у православия в России альтернатив нет: невозможно до конца осознавать себя русским, не осознавая себя православным. Именно оно дает целостное мировоззрение, за ним две тысячи лет истории Церкви, тысяча лет православной России, а все остальное — это просто секулярная конструкция, пришедшая с Запада.
— Можно ли сказать, что в русской религиозной мысли особое место уделено учению о Софии Премудрости Божией?
— Начнем с того, что не все люди, даже образованные, до конца понимают, что такое София Премудрость Божия. Это не что иное, как второе лицо Божественной Троицы — Иисус Христос. Это единственное догматически правильное понимание, что есть Святая София. Никакой Софии как отдельной личности, существующей отдельно от Божественной Троицы, нет. Софии, как безличной энергии, существующей отдельно от Святой Троицы, тоже нет.
— А у Владимира Соловьева по-другому.
— Да, поэтому те религиозные философы, которые считали, что Святая София — это отдельная от Троицы личность, посредующая между Богом и миром, или отдельный энергетический сгусток, начало, существующее отдельно от Божественной Троицы, — были неправы, а с точки зрения православного христианства, были еретиками.
Но поскольку эта идея была очень красива, позволяла избежать Церкви, как посредника между Богом и человеком, давала понять, что спастись могут люди особо посвященные, знающие какую-то особую православную эзотерику, то она была очень популярна.
Поэтому и София Константинопольская, и София Киевская, и Новгородская, и другие софийские храмы — это храмы, посвященные Иисусу Христу, второму лицу Божественной Троицы, которое воплотилось в человеческой природе, когда Бог стал человеком. Почему называется — премудрости? В многообразии тех свойств, которые есть у второго лица Божественной Троицы, мы выделяем премудрость Божию. Вот есть у нас есть Храм Христа Спасителя, есть и храмы, посвященные именно премудрости Божией.
Поэтому не надо путать именно догматическое понимание Святой Софии с тем, которое было распространено у некоторых русских религиозных философов, и не только русских. Идея о софиологии как учении о неком посреднике между Богом и человеком, это идея нерусская, она восходит к немецкой мистике, а в конечном счете — к гностикам, жившим в первом тысячелетии.
— Как вы относитесь к идее монаха Сергия Романова о строительстве на Урале огромного храма Софии Среднеуральской. Собор должен будет вмещать 37 000 человек и должен стать крупнейшим христианским храмом в мире.
— Насколько мне известно, эта идея не получила поддержки со стороны Церкви, она не давала благословения на этот проект. Хотя мысль построить большой храм — это хорошая мысль. Огромный храм, который видно издалека, — это всегда прекрасно, впечатляюще. Дальше — вопрос эстетического вкуса, вопрос экономических возможностей, вопрос адекватности: зачем строить невероятно вместительный храм там, где живет малое количество народа…
— Говорят, чтобы крестить китайцев. Это действительно возможно?
— Идея обращения китайцев в православие очень правильная, как и любых народов, но для этого не надо строить гигантский храм на Урале. Крестить китайцев можно в любом православном храме. Потом сама идея какого-то массового крещения, конечно, с одной стороны, интересна, с другой стороны, больше похожа на секту Муна. Возьмем тысячу китайцев и за один день всех обратим в православие.
Такие попытки были, есть и будут, это правильные попытки, но не надо для этого строить какой-то специальный огромный православный храм. Китайцы принимают православие не так активно, как хотелось бы. В самом Китае государство исповедует официальный атеизм и там запрещена любая миссия. Поэтому верующий китаец в Китае рассматривается как полудиссидент, это большая-большая проблема.
Если уж строить большие храмы, где надо крестить большое количество китайцев, тогда их надо строить во Владивостоке, в Хабаровске, но никак не в уральских горах и лесах, куда еще китайцы должны специально доехать. Кроме того, не забудем, что православное учение предполагает при крещении троекратное погружение в купель, а как это осуществить сразу для тысячи человек, строить гигантский бассейн или всех крестить в реке?
— Если вернуться к монаху Сергию Романову, какой в его «учении» изъян?
— Дело в том, что вся его вера, насколько я слышал его проповеди, — полный набор той мифологии, которая распространена среди некоторых наших крайних «фундаменталистов». Я говорю в кавычках, потому наши фундаменталисты все-таки люди не настолько малодумающие и малосведующие, как Романов.
Конечно, его вера — это не православное христианство, это такая национально-державная мифология, причем очень специфическая, потому что, например, как только возник конфликт с церковной властью, он сразу начал ее проклинать, как только у него возник конфликт с государственной властью, он сразу заявил, что Путин собирается захватывать страны СНГ, то есть начал нести либеральный бред, что опять же державнику совершенно не свойственно.
В его конструкциях православие — это сугубо русская религия, которая с неизбежностью предполагает исключительно одну форму власти — монархию. Причем не легитимную, а соборную, а царем, по всей видимости, должен быть тот, кого он сам назначит. Это вполне логично, потому что Романов только что призвал Путина в течение двух дней передать ему всю церковную и государственную власть. То есть это такой уровень бреда, который находится за гранью. Я думаю, что если бы СМИ его не раскручивали, то завтра о нем бы все забыли.
— Как вы думаете, его раскручивают или за Романовым стоит народный порыв?
— Дело в том, что этот порыв будет всегда. Всегда будут люди, которые будут искать в Церкви чего-то живого, динамичного, понимаемого как агрессивное. Они понимают христианство по-язычески, для них это религия силы, и если эти люди силу не видят, они или уходят из христианства, или пытаются его по-своему интерпретировать. И всегда найдутся батюшки, которые будут предлагать им такой вариант православия. Я не склонен к конспирологии, но в данном случае поражает масштаб медиаобсуждения Сергия Романова.
Я допускаю мысль, что в нашем государстве есть силы, которые считают, что Церковь слишком много о себе возомнила, ее нужно поставить на место. И поэтому нужно показать, что есть такое «эталонное православие», этот сумасшедший человек и есть образцово-показательный батюшка. Хотите, чтобы было много православия, то готовьтесь к тому, что оно будет такое.
Кроме того, у нас в Церкви много людей, которые критически относятся к власти, особенно в последнее время, в связи с тем, что были закрыты храмы во время коронавирусной инфекции. И является такой персонаж, который озвучивает, казалось бы, всю ту же самую критику, но таким образом, что от нее хочется дистанцироваться.
В то же время в Церкви много интересных священников, у которых много ярких проповедей, Церковь занимается благотворительностью очень серьезной, но на все это СМИ не обращают внимания. Единственное, что широко обсуждается как главное событие в жизни, — Сергий Романов, вот что поражает.
— Мне кажется, что это особенность психики — искать святого человека и найти его наконец, тем более, у него борода белая такая.
— Да, это так. Плюс абсолютно неправильное представление, что власть всегда неправа, а оппозиция всегда права, поэтому если кого-то осудили, лишили сана, отлучили, то вот он, конечно, пострадал за правду. Это порочная и деструктивная позиция, она для Церкви совершенно невозможна, но она проецируется на государство, поэтому вполне возможна смычка крайне либеральных с крайне правыми.
— Какой вывод все-таки мы должны сделать из истории с обращением храма Святой Софии в мечеть?
— Понимаете, ужас ситуации заключается в том, что для турок ислам значит гораздо больше, чем православие для русских. И можно сколько угодно ругать Эрдогана и его политику, но пока целый ряд знаменитых православных храмов не возвращены Церкви, остаются музеями и, разумеется, не бесплатными, а именно: все соборы Московского Кремля — Успенский, Архангельский, Благовещенский; Исаакиевский собор в Санкт-Петербурге, не возвращенный Церкви только из-за очередной антицерковной истерики, на Красной площади до сих пор лежат останки Ленина, человека, который постарался в уничтожении любой религии, возмущаться, что турецкий музей становится турецкой мечетью, довольно странно. Произошедшее — громкое напоминание всем нам, что пока мы воспринимаем свою религию как музей и пока многие наши храмы еще остаются музеями, у них есть только одно возможное будущее — обратиться в мечети.
