Средневековая культура немыслима вообще без того наследия, которое мы называем патристикой, или сочинениями Отцов Церкви. Отцами Церкви называется целый ряд мыслителей (как бы мы сейчас сказали — деятелей, но это не слишком удачное слово) церкви первых веков христианства. Апостолы — это более чем Отцы. Но уже первые апологеты — Тертуллиан, Юстин — в то же время считаются Отцами Церкви, учителями.
Переход христианства в статус одной из официальных религий, а потом единственной официальной религии всего средиземноморского и европейского мира привел к тому, что христианство должно было как-то себя переосмыслить, стать одновременно настоящей философией, политической мыслью (причем все это не разделялось) и, конечно же, богословием. Христианское богословствование в те времена еще не было наукой, но это был набор проблем и вопросов, набор практик и техник — как дидактических, так и мыслительных. Христианское богословствование вбирает в себя опыт как классической философии, так и современных течений христианской мысли, прежде всего неоплатонизма. И каково мировоззрение этих Отцов Церкви — это, конечно, большой вопрос. Но, останавливаясь на нем кратко, попытаемся выделить то, что стало важным для всего дальнейшего опыта христианских поэтов, художников и мыслителей следующих веков.
Великие Отцы Церкви на Западе — это Аврелий Августин (наверное, самый известный из них), Иероним Стридонский — переводчик Библии с греческого и древнееврейского на латынь, Амвросий Миланский, или Медиоланский (от Mediolanum — Милан), и, наконец, правивший примерно в 600 году папа Григорий Великий, в русской православной традиции — Григорий Двоеслов (такое странное наименование происходит от греческого διάλογος; он автор сочинения «Собеседования о жизни италийских отцов», а «собеседования» — это dialogue по-латински).
Это латиноязычные Отцы Церкви. Они жили в основном в IV–V веках, Григорий Великий немного позже. На Востоке тоже были свои Отцы Церкви, причем отношение к ним в православной традиции, может быть, даже более трепетное и, так сказать, церковное, чем на Западе, потому что они всегда традиционно изображаются в алтарном пространстве православных церквей (у нас сохранилась масса таких храмов). Отцы Церкви, отцы-каппадокийцы Григорий Назианзин, Григорий Нисский и Василий Великий — создатели восточнохристианского богословия. Это также Иоанн Златоуст — патриарх Константинопольский и одновременно создатель, зачинатель литургии. Согласно преданиям, именно он автор нашей литургии, которая служится и в наших церквях по сей день, и в греческих церквях, во всех православных церквях. И еще целая группа Отцов Церкви должна быть названа отдельно — так называемые соборные отцы. Они тоже причислены к лику святых — это такая коллективная святость. Это те, кто участвовал в семи Вселенских соборах.
На Западе почитаются (может быть, не так достойно, но все-таки почитаются) те, кто участвовал в Поместных соборах. Скажем, для испанской традиции очень важна целая серия соборов в Толедо, проходившая до арабского завоевания в начале VIII века, сформировавшая свою национальную церковь, только постепенно реально присоединившуюся к Риму. Во всех странах при варварах, при варварских королях проходили такие Поместные соборы, имевшие огромное значение для жизни того времени. И на Востоке тоже проходили такие Поместные соборы. Скажем, канон Нового Завета, напомню, разрабатывался прежде всего на таких Поместных соборах, просто утвержден был на Вселенском.
Какие были эти Отцы Церкви? Это были, конечно, прежде всего великие мыслители. Если бы они не были мыслителями, то от них бы не осталось великих сочинений. Мы бы знали о них как об исторических персонажах, как мы знаем об императорах. Императоры — великие люди, но они за редким исключением не оставили никаких особых писаний, это не их дело. Отцы Церкви были епископами, архиепископами, даже патриархами или папами римскими, как Григорий, как Лев Великий, как Иоанн Златоуст, тот же Афанасий Великий — патриарх Александрийский. Это иерархи. То есть в какой-то степени они политики, хозяйственники, если угодно, одновременно целители душ, причем не каких-то там душ, а, как мы бы сейчас сказали, душ олигархов. Они исповедовали, они причащали, они проповедовали.
Поскольку это были неординарные проповедники, то их проповеди часто записывались. Например, проповеди Августина до сих пор даже не все опубликованы, притом что это древний, казалось бы, хорошо известный автор. До сих пор ученые (например, Франсуа Дольбо во Франции) находят среди прочих проповедей, сохранившихся в сборниках, и проповеди самого Августина. Это настоящая сокровищница для любого историка — необязательно историка религии, потому что они касались фактически всех вопросов, волновавших людей от атлантического побережья до Месопотамии, на Западе и Востоке. Проповеди были и на греческом, и на латыни, и на сирийском — это три великих христианских языка того времени, IV–VII веков.
Помимо проповедей и писем, Отцы Церкви писали и сочинения на определенные сюжеты. Это и богословские сюжеты, и сюжеты этические. И прежде всего, конечно, комментарии на отдельные книги Ветхого и Нового Завета. Например, если мы с вами захотим познакомиться с Библией, с Ветхим Заветом, то возьмем какую-то отдельную книгу о Новом или Ветхом Завете, чтобы составить себе общее представление. Не так было тогда, Священное Писание знали и так. Но каждая книга Ветхого или Нового Завета воспринималась отдельно и нуждалась в объяснении, изложении, раскрытии. Этот тип изложения Священного Писания был назван словом «экзегеза». По-гречески ἐξήγησις значит буквально ‘изложение’. Но это не то изложение, которого от нас требуют в качестве школьного упражнения: «Изложить своими словами». Эти свои слова для Отцов Церкви — это уже некая освещенная временем традиция. То есть Отцы Церкви не выдумывают что-то, они используют свое риторическое школьное образование, умение красиво изложить какие-то мысли с каким-то божественным вдохновением. Они постоянно обращают свои взоры в небо, даже если говорят о самых простых и тривиальных человеческих чувствах, человеческих грехах. Литература, созданная Отцами Церкви, всегда наставительная. Мы в любом тексте почувствуем какое-то напоминание мне, конкретному читателю, о том, что я несовершенен, о том, что должен куда-то двигаться. Литература все время к чему-то подталкивает. Она не просто показывает мир таким, какой он есть. Она всегда заинтересованная, она старается заинтересовать слушателя или читателя.
Когда мы читаем эти тексты (некоторые из них доступны в сносных русских переводах — как греческие, так и латинские тексты), мы должны понимать, что перед нами не литература в строгом смысле этого слова, а это речь, которую записывают и потом уже редактируют, примерно как наши интервью, переложенные на бумагу. Интервью предполагает какой-то привкус звучащей речи, но это не совсем звучащая речь. Так и эти многочисленные тексты, составляющие сегодня многотомные собрания. Это сотни томов. На русском языке доступно относительно немного, то есть, может быть, десятки текстов, но все-таки не сотни текстов. У нашего читателя, человека, интересующегося этой эпохой, в России, к сожалению, относительно немного таких русскоязычных ресурсов, чтобы реально познакомиться с этой литературой. Все же мы должны представить себе такую речь, звучащую в толпе, на площади или в храме. Это всегда наставления.
Есть великие тексты, которые переведены. Это, например, некоторые сочинения Августина, прежде всего его «Исповедь» и огромный трактат «О Граде Божием» — тексты, которыми зачитывалось все Средневековье. Другой великий текст не переведен — «Моральное толкование на книгу Иова». Это вечная книга и вечная тема справедливости или несправедливости, царящей в этом мире. Человек Иов оказался перед лицом великих искушений, и он ропщет, но в конце концов находит единение с Богом. И вот Григорий Двоеслов примерно в 585 году читает гомилии — это тоже такие беседы. Это не совсем проповедь, а это собеседование с каким-то ближайшим окружением. Он тогда еще не папа, а просто монах-бенедиктинец — конечно, непростой. Но это написано очень простым языком. Августин еще такой совершенно античный человек, ритор по большому счету, полностью уверовавший в Христа. Григорий — это уже следующее поколение, человек, тоже вполне владевший латинской словесностью. Но Августин жил при императорах, а Григорий живет в Риме, где он единственный хозяин, а вокруг лангобардская тьма невежества. И он старается не расплескать евангельскую истину, великую и сложную, и одновременно выразить ее простым языком, который будет понятен его пастве.
И, как мне кажется, смысл того коллективного послания, которое оставили нам Отцы Церкви, как раз состоит в таком специфическом раскрытии прежде всего евангельской, христианской истины на языке, понятном и доступном широкой верующей публике — от простого, но все-таки читающего на латыни, слышащего на латыни до высоколобого, скажем, вчерашнего неоплатоника.
