На наспех построенных подмостках перед оживленным конным рынком Страсбурга толпы людей танцуют под дудки, барабаны и рожки. Они прыгают с ноги на ногу, крутятся волчком и громко вскрикивают. Издалека может показаться, что это гуляки веселятся на карнавале. Но при внимательном осмотре открывается более тревожная сцена. Их руки болтаются, а тела судорожно подергиваются. Их одежды разорваны, а искривленные мукой лица покрыты потом. Глаза у них остекленели и ничего не выражают. Из опухших ног в кожаные сапоги и деревянные башмаки сочится кровь. Это не гуляки, а «хореоманы», глубоко одержимые танцевальной манией.
Фрагмент гравюры Хендрика Хондиуса
Именно тогда, в середине лета 1518 года, на глазах у всех достигла апогея терзающая Страсбург хорея, которую знали еще под названием «пляски святого Витта». Это была самая смертоносная и лучше всего задокументированная вспышка эпидемии из десяти подобных случаев, разразившихся на берегах Рейна и Мозеля с 1374 года. Многочисленные свидетельства странных событий, происходивших тем летом, разбросаны по документам того времени и хроникам, написанным в последовавшие десятилетия и века. В одной из хроник 17-го века руки страсбургского юриста Йоханна Шилтера (Johann Schilter) цитируется ныне утраченная рукописная поэма:
Сотни страсбургцев начали
Танцевать и прыгать: и мужчины, и женщины
На рынках, аллеях и улицах,
Днем и ночью, и многие из них ничего не ели,
До тех пор, пока болезнь, наконец, не покидала их.
Этот недуг был назван пляской святого Витта.
В другой хронике описан менее благополучный конец:
В 1518 году от Рождества Христова… людей стало поражать страшное и странное заболевание, называемое пляской святого Витта, и они, охваченные безумием, танцевали день и ночь, пока, наконец, не падали без сознания и не умирали.
Врач и алхимик Парацельс посетил Страсбург через восемь лет после эпидемии, и был заворожен описанием тех событий. Согласно его трактату «Парамирум» (Opus Paramirum) и различным хроникам, все началось с одной женщины. 14 июля на узкой мощеной улице возле своего деревянно-кирпичного дома затанцевала фрау Троффеа (Troffea). Насколько нам известно, никакой музыки не было — она просто «начала танцевать». Игнорируя просьбы мужа прекратить это, она продолжала плясать много часов, пока небо не почернело, а она от истощения не рухнула наземь дергающейся кучей. На следующий день она снова поднялась на распухшие ноги и танцевала, не успев утолить голода и жажды. На третий день чудовищным зрелищем уже упивалась растущая пестрая толпа людей — торговцы, носильщики, нищие, паломники, священники, монахини. Фрау Троффеа была одержима от четырех до шести дней, после чего вмешались напуганные власти, которые отправили ее на тележке в Саверн, располагавшийся в 30 милях оттуда. Там ее можно было вылечить в святилище святого Витта, который, как они считали, наслал на нее проклятие. Но некоторые из тех, кто наблюдал за странным представлением, устроенным ею, начали вести себя точно так же, и через несколько дней плясали уже более 30 хореоманов, причем некоторые были настолько одержимы, что остановить их могла только смерть.
Чем больше граждан заболевали этой чумой, чем отчаяннее тайный совет пытался взять ее под контроль. Духовенство считало ее возмездием святого Витта, но советники предпочитали прислушиваться к гильдии врачей, которые объявили, что этот танец — «естественное заболевание, вызванное перегретой кровью». Поэтому, согласно гуморальной теории, заболевшим следовало пускать кровь. Но вместо этого врачи рекомендовали другое лечение, которое должно было избавить жертвы от странного заболевания. Чтобы излечиться, они должны начать танцевать по своей воле. В хронике 16-го века, составленной архитектором Даниэлем Спеклином (Daniel Specklin), описываются меры, которые для этого предпринял совет. Плотникам и кожевникам было велено на время превратить залы своих гильдий в танцевальные площадки, а также на глазах общественности «установить подмостки на конном и зерновом рынках». Чтобы поддерживать «проклятых» в движении и тем самым способствовать их выздоровлению, были наняты десятки музыкантов, игравших на барабанах, скрипках, дудках и рожках, а также здоровые танцоры, призванные воодушевлять больных. Власти надеялись создать наилучшие условия для того, чтобы танец исчерпал себя сам.
Это имело ужасающие последствия. Большинство зрителей больше склонны были доверять сверхъестественному объяснению эпидемии танца, чем медицинскому, поэтому в бешеных движениях жертв они видели демонстрацию масштабов гнева святого Витта. Поскольку все не без греха, многие также поддались этой мании. В семейной хронике Имлинов зафиксировано, что за месяц пляска охватила четыреста граждан.
Тайный совет приказал демонтировать подмостки. Если хореоманы не могут прекратить свои нарушающие общественное спокойствие движения, то пусть они отправятся с глаз долой. Совет пошел даже дальше, до сентября запретив практически все танцы и музыку в городе. А это было не так просто в культуре, где коллективные танцы стояли в центре всего: почтенные бюргеры танцевали свои так называемые бассадансы деликатно и сдержанно, набравшиеся эля крестьяне отводили душу, скача под музыку до тахикардии. Себастьян Брант (Sebastian Brant), советник и автор книги «Корабль дураков» (1494 год), подробно описал, какие были исключения на время запрета: «если уважаемые люди хотят потанцевать на свадьбе или праздновании первой Мессы у себя дома, они могут это сделать, используя струнные инструменты, но на их совести остается не использовать тамбурины и барабаны». Предположительно, считалось, что струнные с меньшей вероятностью могут спровоцировать манию, нежели ударные.
Вдобавок совет приказал, чтобы самых одержимых погрузили в телеги и отправили в трехдневный путь к святилищу святого Витта, где излечилась фрау Троффеа. Священники клали хореоманов, которые продолжали дергаться, как выброшенная на берег рыба, под вырезанным по дереву изображением святого Витта. Они давали им в руки маленькие крестики, а на ноги надевали красные туфли. На сами туфли и их подошвы они брызгали святой водой и рисовали кресты освященным маслом. Этот ритуал, выполненный под аромат густых благовоний и песнопения на латыни, имел желаемый эффект. Вскоре вести об этом достигли Страсбурга, и еще больше людей было отправлено в Саверн, чтобы получить прощение святого Витта. За неделю или около того поток страждущих пилигримов почти сошел на нет. Эпидемия пляски продлилась чуть больше месяца, с середины июля до конца августа или до начала сентября. Когда она бушевала сильнее всего, каждый день погибало по пятнадцать человек. Сколько всего было унесено жизней, неизвестно, но если эта цифра ежедневной смертности достоверна, то общее количество погибших могло достигать сотен.
Но если не разгневанный святой и не перегретая кровь вызывали это заболевание, то что же? По мнению Парацельса, свой танцевальный марафон фрау Троффеа предприняла намеренно, чтобы поставить в неловкое положение господина Троффеа: «Чтобы сделать обман максимально правдоподобным и создать впечатление настоящей болезни, она прыгала и пела, что было очень неприятно для ее мужа». Увидев, как успешен этот трюк, другие женщины тоже начали танцевать, чтобы вызывать раздражение своих мужей, вдохновляемые «свободными, дерзкими и непристойными мыслями». Парацельс выделил три основных типа этой танцевальной мании: «хорея ласкива» (Chorea lasciva — вызванная сладострастными желаниями, «без страха и уважения») существовала наряду с «хореей имагинатива» (Chorea imaginativa — вызванная воображением «из-за ярости и ругани»), а также «хореей натуралис» (гораздо более мягкая форма, вызванная физиологическими причинами). Хотя знаменитый борец с предрассудками Парацельс и засуживает признания за то, что искал причины заболевания в голове хореоманов, а не на небесах, все же его женоненавистнические диагнозы сейчас кажутся несколько нелепыми.
Некоторые современные историки утверждают, что эпидемии хореи, бушевавшие в средневековой Европе, были вызваны спорыньей — влияющим на сознание плесневым грибом, который можно найти на стеблях сырой ржи и который может вызывать подергивание, судороги и галлюцинации. Это состояние известно еще под названием «огня святого Антония». Однако историк Джон Уоллер (John Waller) развенчал гипотезу о спорынье в свой блестящей книге, посвященной хорее, «Время танцевать, время умирать» (A Time to Dance, a Time to Die, 2009). Да, спорынья может вызывать конвульсии и галлюцинации, но она также ограничивает приток крови к конечностям. Отравленные ей люди просто не смогли бы танцевать несколько дней подряд.
Уоллер объясняет причину возникновения хореи, опираясь на глубокие знания материальной, культурной и духовной среды Страсбурга 16 века. Он открывает свою книгу цитатой из «Истории безумия в Германии 16 века» Эрика Майдельфорда (H. C. Erik Midelfort, A History of Madness in Sixteenth-Century Germany, 1999):
Безумие прошлого — это не окаменелости, которые можно, не повредив, вытащить из их хранилищ и поместить под наши современные микроскопы. Они, скорее, напоминают медуз, которые разрушаются и высыхают, будучи извлеченными из окружающей их морской воды.
По словам Уоллера, бедняки Страсбурга были подготовлены к эпидемии истеричных танцев. Прежде всего, они знали прецедент. Все вспышки хореи в Европе с 1374 по 1518 год случались возле Страсбурга, вдоль западных границ Священной римской империи. Затем складывались для этого благоприятные условия. К 1518 году случилась череда плохих урожаев, наступила политическая нестабильность, а появление сифилиса стало причиной мучений и тоски, экстраординарных даже по тем временам. Все эти страдания вылились в истерические танцы, поскольку граждане верили в то, что это могло произойти. Люди могут быть крайне внушаемыми, и уверенности в мстительности святого Витта было остаточно, чтобы она им явилась. «Умы хореоманов были обращены вовнутрь, — пишет Уоллер, — и брошены в бурные глубины своих самых ужасных страхов».
Один из способов пролить свет на сущность хореи — это рассмотреть те состояния транса, которых добиваются люди сегодня. В разных культурах по всему миру, например, в Бразилии, на Мадагаскаре, в Кении люди сознательно входят в транс в процессе каких-то церемоний или непроизвольно во время экстремального стресса. В состоянии транса они игнорируют ощущение боли и истощение. Уоллер описывает распространение «танцевальной чумы» как пример психической заразы и проводит параллель с «эпидемией смеха», случившейся в одном из районов Танганьики (современной Танзании) в сложный постколониальный период в 1963 году. Когда пара девочек в местной миссионерской школе начали хихикать, их друзья последовали их примеру, и вот уже две трети учеников безудержно смеялись и плакали, так что всю школу пришлось закрыть. Попав домой, ученики «заражали» свои семьи, и вскоре все деревни были охвачены истерикой. Врачи зафиксировали несколько сотен припадков, длившихся в среднем неделю.
Конечно, с эпидемией хореи можно провести и другую параллель — современную рейвовую культуру. Рейвовые вечеринки обычно обходятся без кровоточащих ног и просьб о помощи, как у средневековых хореоманов, а также нередко с небольшой медикаментозной помощью. Но часто они длятся не один день практически без перерыва, а их участники отказываются от еды и сна, танцуя порой с грацией и чувством музыки, а порой и без оных. Если кого-нибудь из таких гуляк — возможно, заправившихся одним из особо мощных танцевальных зелий — переместить на подмостки конного рынка Страсбурга раннего нового времени полтысячелетия назад, то они не будут там себя чувствовать слишком неуместно.
