Исламская республика сегодня сталкивается с кризисом легитимности, а протесты прошлого года напомнили властям, что в Иране большие проблемы с качеством управления. Но, учитывая настрой революционеров 1979 года, к которым до сих пор прислушиваются, можно сделать вывод, что еще одна классическая революция Ирану пока не грозит. Скорее страна готова еще к одной белой революции – своевременным реформам, за которые никому не нужно будет умирать
Сорокалетие иранской революции 1979 года стало для многих поводом вновь обсудить не только то, к чему она привела, но и то, в каком направлении Иран движется теперь. Пока из Вашингтона заверяют, что США заинтересованы не в смене режима, а лишь в том, чтобы «изменить поведение» Ирана, в Тегеране довольно открыто изучают, есть ли сегодня в стране условия еще для одной революции. Или контрреволюции.
Иранские события 1979 года – один из самых ярких примеров революции в мировой истории. За прошедшие с тех пор четыре десятилетия их исследовали вдоль и поперек. Хотя некоторые документы того периода все равно или навсегда утеряны, или, наоборот, по-прежнему не запущены в научный оборот, а разнообразие факторов, определивших ход событий, оставляет простор для разных интерпретаций.
Привлекательность иранской революции для изучения заключается именно в идеальном слиянии потоков различной силы и происхождения, смывших (возможно, навсегда) шахиншахскую власть. Про Иран конца 1970-х нельзя сказать, что экономические проблемы привели к восстанию беднейших слоев населения. Или что давление власти на исламское духовенство заставило выходцев из духовных семинарий города Кум встать во главе переворота.
Критическая масса недовольства набралась из самых разных источников: из масштабных вложений в вооруженные силы и спецслужбу САВАК – при усиленном контроле за проявлением инакомыслия; из пышного международного празднования 2500-й годовщины Персеполя в 1971 году на фоне крайней бедности многих регионов; из небывалого притока нефтедолларов в середине 1970-х и многочисленных вопросов, на что эти нефтедоллары тратились; из щедрых обещаний аятоллы Хомейни отменить плату за свет и транспорт, звучавших с аудиокассет, которые он переправлял в Иран из своей заграничной ссылки.
Определить удельный вес каждого из этих факторов вряд ли удастся. Но важно, что при всей модернизационной деятельности шаха в иранском обществе возникло чувство относительной депривации. То есть ощущения, что людей чего-то лишили. Это ощущение не зависело от абсолютных показателей, оно росло из убежденности, что государство располагает огромными ресурсами, но использует их в интересах лично шаха, а не нации в целом. И все это сопровождается нарушением прав и свобод, уничтожением традиций, и вдобавок ко всему происходит по указке де-факто метрополии в лице США.
Это чувство относительного лишения возникает в момент, когда не оправдываются ожидания. К примеру, если государство последовательно распределяло какие-то субсидии, создавало рабочие места, строило объекты инфраструктуры и вдруг прекратило это делать. Или, наоборот, после долгого ожидания улучшений и соответствующих обещаний никакого улучшения так и не происходит.
Такие несбывшиеся ожидания связывают с теориями революции, берущими начало в психологии. Аналитики говорят о возникающей в обществе фрустрации. Реальная ситуация (в частности, уровень бедности), безусловно, важна, но порой не настолько, насколько ее восприятие, а оно может формироваться под влиянием самых разных факторов. Сочтут ли свое восприятие ошибочным тогдашние двадцатилетние иранцы 40 лет спустя? Некоторые – да.
Сильный идеологический компонент революции позже даст ей имя – исламская. Но многообразие причин, по которым она произошла, и ее пестрая социальная база определят ее более общую направленность как антишахскую. Как попытку восстановить справедливость с помощью свержения Пехлеви. В самом деле, из общего объема революционных лозунгов исследователи насчитали только четверть требующих установить исламскую республику.
Почему размышления о событиях сорокалетней давности актуальны для сегодняшних дискуссий о возможности еще одного перелома в политической истории Ирана?
Тема потенциальной смены власти для иранского общества сейчас щекотливая и неудобная. За 40 лет революционность успела стать одной из основ новой иранской идентичности. Уже само слово «революционный» сегодня понимается иранцами как верный идеям и ценностям революции 1979 года. Поэтому обсуждение пусть и гипотетической возможности, что исламская республика перестанет существовать, может восприниматься как неуважение к тем, кто двигал и продолжает двигать дело революции, и даже к шахидам последовавшей вскоре за революцией ирано-иракской войны.
Тем не менее в иранской академической среде обсуждают эту тему. Причем не только в ответ на скрытые и не очень попытки США сменить режим, но и реагируя на внутрииранский запрос. Экономическая ситуация имеет в этой дискуссии наибольший вес – стоило ли совершать революцию, спрашивают обыватели, если в борьбе за справедливость и социальное государство мы пришли к запредельному уровню коррупции, инфляции, безработицы, международной изоляции?
Социально-экономические протесты, которые идут в разных городах Ирана с конца 2017 года, заставили иранцев вновь вспомнить о революционных теориях, связанных с чувством относительного лишения. Только на этот раз источником этого ощущения могут стать предвыборные обещания президента Рухани решить все проблемы Ирана с помощью ядерной сделки.
Обещанного улучшения не произошло. В мае 2018 года администрация Дональда Трампа заявила, что выходит из Совместного всеобъемлющего плана действий по иранской ядерной программе, к ноябрю 2018 года восстановила односторонние санкции и даже усилила давление на Иран по вопросам развития иранской ракетной программы и вмешательства в дела соседей на Ближнем Востоке.
Иранцы не успели получить экономические выгоды ни в короткий период с января 2016 года, когда все стороны сохраняли свою приверженность ядерной сделке, ни после – когда в ЕС пообещали создать специальный финансовый механизм для расчетов за иранскую нефть в обход вторичных американский санкций. Несбывшиеся ожидания опять создали протестный потенциал.
Имеющейся социологической информации (особенно с учетом степени ее достоверности) недостаточно, чтобы составить четкое представление о возможности резких социально-политических перемен в Иране. Тем не менее очевидно, что картина современного иранского общества совсем не такая черно-белая, как многим хотелось бы. В Иране нет двух противостоящих друг другу течений за и против смены с аморфной серой массой посередине.
Большое количество недовольных экономической ситуацией не означает ни возможности их мобилизации под общими знаменами, ни даже общего видения того, против кого и за что им нужно бороться. Одна из главных причин – память поколения участников революции сорокалетней давности.
Иранские исследователи (например, Мохаммадреза Таджик, советник бывшего президента-реформатора Хатами) подтверждают, что сейчас в Иране нет ни харизматичного лидера, ни привлекательной идеологии для революции. Новые Али Шариати еще не родились. Другой причиной профессор Таджик считает отсутствие сформированной альтернативы существующему строю, особенно в неспокойной региональной и международной обстановке, когда нет гарантий, что еще один переворот увенчается созданием нового эффективного режима.
Другие, например политолог реформистского течения Саид Хаджариян, анализируют несколько возможных сценариев, среди которых есть и классическая или цветная революция, и военное вмешательство США, и даже крах изнутри. Напоминая, что справедливость и свобода были основными требованиями революционного движения в 1970-х, доктор Хаджариян, по сути, предлагает пересмотреть устоявшееся после революции восприятие ислама как чего-то исходящего из писаного права. Вместо этого он приглашает вернуться к разговору о важности основополагающих принципов революции, для которых ислам стал мобилизующей идеологией.
Официальная риторика поддерживает идею национального согласия и даже приветствует рост внешнего давления как средства для объединения людей против иностранного вмешательства в дела страны. Министр иностранных дел Мохаммад Джавад Зариф отметил, что народ – это основа безопасности и стабильности Ирана, поэтому угроза смены режима извне не должна восприниматься серьезно.
Доктор Таджик, как и многие наблюдатели, прав в том, что для новой революции, будет ли это контрреволюция с восстановлением монархии или замена существующего строя чем-то новым, отсутствуют необходимые предпосылки. Однако можно ли быть уверенным, что на следующем этапе иранской истории перемены будут мягкими и постепенными?
Социальная база выступлений 1979 года была очень разнообразной. В 2009 году в крупнейших протестах времен исламской республики участвовал в основном средний класс, возмущенный фальсификациями на президентских выборах. Сейчас иранский средний класс предпочитает наблюдать за протестами со стороны. На улицы и площади вышли прежде всего беднейшие слои, больше всего пострадавшие от экономических трудностей.
Средний класс, особенно те, кто успел принять участие в революции 1979 года, впал в состояние депрессивного анабиоза: запрос на перемены сформирован, но радикальные шаги пугают – как бы не вышло хуже того, что есть. Утрату доверия людей и друг к другу, и к политикам и институтам власти специалисты называют одной из самых серьезных проблем в современном Иране. Те, кто позиционирует себя в качестве альтернативы, – например, террористическая Организация моджахедов иранского народа или политически активный наследник династии Пехлеви, проживающий в США, – особым доверием тоже не пользуются.
Выдержки из интервью Наджме Бозоргмехр с иранскими обывателями, опубликованные Financial Times, подтверждают состояние психологического тупика: отторжение того, что выросло из революции, и отсутствие решимости что-либо менять.
60% из 82-миллионного населения Ирана сейчас моложе 30 лет, а значит, поколение фрустрированных революционеров постепенно уходит. Однако их осторожность, приобретенная на собственном опыте, влияет на потенциальную мобилизацию. Поэтому главной причиной действительно массовых протестов остается радикальное ухудшение экономической ситуации, бьющее по самым базовым потребностям.
Что касается ностальгии по шахскому Ирану, когда «иранцев уважали» [на международной арене], то она заканчивается на вопросе, насколько более прогрессивной и сытой страной был бы сейчас Иран, останься Мохаммадреза Пехлеви у власти 40 лет назад. Большинство иранцев затрудняются на него ответить. Такая ностальгия объяснима как спутник стремления к переменам, но как идеология для смены режима мало что может предложить для решения сегодняшних проблем.
Исламская республика сегодня сталкивается с кризисом легитимности и обращается к этому вопросу в различных формах в публичном пространстве. Иранские аккаунты в инстаграме рассказали всему миру о том, как «золотые дети» Тегерана проводят время, пока большинство несет на себе бремя санкций. О том, что в Иране большие проблемы с качеством управления, властям напомнили протесты прошлого года. Но, учитывая настрой революционеров 1979 года, к которым до сих пор прислушиваются, можно сделать вывод, что еще одна классическая революция Ирану пока не грозит. Скорее страна готова еще к одной белой революции – своевременным реформам, за которые никому не нужно будет умирать.
