В новостных лентах начала 2017 г. практически незамеченным для широких журналистских кругов прошло сообщение, размещенное, в частности, на сайте «Оазис», подробно отслеживающем развитие ситуации на Ближнем Востоке и в смежных регионах. Речь идет об обнародованном 20 февраля официальном заявлении Высшего научного совета Министерства хабусов((Хабус (диалектальный вариант классического арабского хубс) — имущество, которое в соответствии с волеизъявлением его владельца (чаще всего согласно завещанию) передано на благотворительные цели (как правило, на содержание религиозных учреждений: мечетей, медресе и пр.). Этот термин получил распространение в Магрибе, то есть на мусульманских землях, лежащих к западу от Египта. На востоке исламского мира данный институт принято называть вакф.)) Королевства Марокко, согласно которому человек, порвавший с исламом, отныне не рассматривается как вероотступник (муртадд) в том смысле, какой вкладывает в это понятие мусульманское право, и не подлежит смертной казни. Марокканские улемы((Искаженное арабское улама’ (форма мн. ч. от ‘алим — «знающий, ученый») — собирательное наименование знатоков богословия, историко-религиозного предания и этико-правовых норм ислама как в теоретическом, так и в практическом плане.)) справедливо указали, что вероотступничество (ридда) на заре ислама, отмеченной жестким противостоянием мусульманской общины Медины и язычников Мекки, воспринималось как политическая измена, которая в те времена почти повсеместно каралась смертью, но при этом индивидуальный выход из ислама вне рамок этой схватки в принципе дозволялся (например, по договору в ал-Худайбийе, заключенному в середине марта 628 г. между пророком Мухаммадом и населявшим Мекку племенем курайш, тот из членов мусульманской общины, кто решил уйти к курайшитам, не подлежал выдаче и преследованию).((Сайт: oasiscenter.eu (обращение 10.03.2017 г. в 16.15).))
Нет сомнений в том, что данное решение носит ярко выраженный антифундаменталистский характер и отражает желание умеренного большинства исламских законоведов и теологов отмежеваться от крайностей салафизма — религиозно-политического течения, вступившего на протяжении последних десятилетий в непримиримую конфронтацию с остальным миром и ратующего за возрождение ислама в его якобы изначальной чистоте. Ведь упрек в том, что выйти из ислама невозможно, бросали этой религии не одни только либералы, но люди самых разных убеждений, разделяющие ценности гуманизма.
Вспоминаю, сколь тягостное чувство я испытал на I курсе восточного факультета ЛГУ, когда один из преподавателей-арабистов, имевший опыт практической работы в «странах изучаемого языка», предупредил нас, зеленых юнцов, что принять ислам очень просто: достаточно три раза произнести по-арабски формулу исповедания веры (аш-шахада): «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха; свидетельствую, что Мухаммад — посланник Аллаха» в присутствии двух полноправных свидетелей-мусульман на мусульманской земле (скажем, в мечети), — а вот порвать с этой верой не получится: поплатишься головой… Ассоциации при этом возникали самые нехорошие. Кроме того, столь жесткое установление плохо соотносилось с представлением об исламе как об этической религии, которое на следующем курсе заложил в наши головы выдающийся ученый и путешественник Петр Афанасьевич Грязневич (1929—1997), читавший нам «Введение в исламоведение» и ставший впоследствии моим Учителем на ниве классической арабистики. В советское время, когда официальная пропаганда, господствовавшая в том числе и в вузовском образовании, стремилась сформировать крайне негативное представление о религии, начисто отказывая ей в способности оказывать положительное воздействие на судьбы народов и стран, П. А. Грязневич рассказывал нам на аравийском материале о естественных религиях и о том скачке в духовном развитии человечества, который привел к появлению религий откровения (называемых также этическими).
Вопреки мнению завзятых антропологических пессимистов нравственный прогресс в истории все же прослеживается. Трудно себе представить, что некоторые деяния, которые начиная со Средних веков рассматриваются в подавляющем большинстве социумов как тягчайшие преступления, например детоубийство, в Древнем мире были обыденной практикой, а жизнь младенца, как правило, зависела от воли его родителей. Речь идет отнюдь не о варварской периферии античной цивилизации, а о Древней Греции и Древнем Риме в периоды их наивысшего расцвета.((Неприятие детоубийства в иудаизме, который в послепленный период трансформировался из генотеизма в религию в полном смысле слова монотеистическую и этическую, вызывало неподдельное удивление античных авторов, отмечавших «чадолюбие иудеев».)) В аравийском язычестве этот обычай существовал в форме закапывания живыми в песок новорожденных девочек. В классическом арабском языке есть даже специальный глагол, описывающий такое действие: ва’ада. Ислам, как этическая религия, категорически это запретил. «И когда зарытая живьем будет спрошена, за какой грех она была убита», — говорится в самом ярком, пожалуй, описании грядущего Страшного суда, приведенном в Коране((Сура ат-Таквир («Скручивание»; 81-я), ст. 8—9. Здесь и ниже приводится принятое в мусульманской традиции обозначение сур (коранических глав) по их названиям (их порядковые номера указаны в скобках), а все цитаты из священной книги ислама, кроме специально оговоренных случаев, даны по ее единственному научному переводу на русский язык, выполненному академиком И. Ю. Крачковским.)), который, по мнению мусульман, является Божественным откровением, ниспосланным через Мухаммада.
Следует подчеркнуть, что вопреки укоренившемуся в отечественной исторической науке экономическому детерминизму чудовищный обычай закапывания девочек живыми в песок нельзя свести к тяжелым условиям повседневной жизни аравийских бедуинов, которым из-за частых голодовок приходилось избавляться от лишних ртов. Арабское историко-генеалогическое предание сохранило память о современнике Мухаммада, одном из вождей кочевавшего на северо-востоке полуострова крупного племенного объединения тамим по имени Кайс ибн ‘Асим ас-Са’ди, который принял обет хоронить заживо всех рождавшихся у него дочерей, хотя материальных затруднений явно не испытывал. Более того, одну из дочерей спасла ее мать, подменив ее мертворожденным младенцем, и, когда через много лет Кайс об этом узнал, он живьем закопал в песок взрослую девушку((Smith W. Robertson. Kinship and Marriage in Early Arabia. New edition with additional notes by the author and by I. Goldziher / Ed. by St. A. Cook. London, 1903. P. 291—292.)). Бесспорно, мы сталкиваемся здесь с жертвоприношением языческим божествам.
Торжество этических религий в большинстве стран и регионов Старого Света избавило множество людей от невыносимых страданий и жестокой безвременной смерти. Великие арабские завоевания середины VII в., о которых подробнее будет рассказано в одном из следующих очерков настоящей серии, равно как и массовое переселение тюрок-огузов в XI в., результатом которого стало образование султаната Великих Сельджукидов, несмотря на целый ряд эксцессов, подчас кровавых, по числу жертв и разрушений ни в какое сравнение не идут с тем, что принесло миру монгольское нашествие, сплошь и рядом сопровождавшееся настоящим геноцидом. Воины Чингисхана стерли с лица земли в Средней Азии один из двух наиболее развитых центров мусульманской культуры.((Другой такой центр, сформировавшийся на противоположном конце исламского мира, в Испании, был разрушен постепенно в ходе Реконкисты и последовавшей за ней поголовной христианизации населения Пиренейского полуострова.)) Вполне откровенно, с леденящими душу подробностями об этом поведал миру современник этих страшных событий, великий арабо-мусульманский историк Ибн ал-Асир. Если не прибегать к расистским домыслам, не имеющим под собой научной базы, то единственное, что отличало арабов и тюрок-сельджуков от монголов, была приверженность этих двух этносов к одной из этических религий — исламу. Для монгольских племен, в основной своей массе остававшихся к началу своей экспансии язычниками, представители остальных этноплеменных групп, по-видимому, вообще не были людьми в полном смысле слова и с ними можно было творить все что угодно((Определенная веротерпимость правителей Монгольской империи и ее улусов объяснялась сугубо прагматическими соображениями и распространялась на тех «счастливчиков», кому удалось пережить вторжение ее полчищ. Во время завоевания Руси монголы сожгли немало православных храмов вместе с укрывшимися в них защитниками городов.)). Крайне архаичный уровень сознания монголов проявился и в том, что они, не задумываясь об отдаленных последствиях, уничтожали избыточное, как им казалось, аграрное население, а занятые сельскохозяйственными культурами земли превращали в пастбища для монгольских коней.
На этом фоне даже довольно кровавое покорение арабами исторической Персии — Фарса не представляется чем-то из ряда вон выходящим и отчасти может быть объяснено ожесточенным сопротивлением, которое оказал завоевателям этот оплот династии Сасанидов. Стоит отметить, что в отличие от некоторых «христианнейших» монархов Западной Европы мусульманские правители крайне редко прибегали к насильственному обращению новых подданных в свою веру. Как правило, те принимали ислам либо из карьерных соображений, либо (по-видимому, в подавляющем большинстве случаев) для облегчения налогового бремени: дело в том, что иноверцы, которые имели право жить и исповедовать свою веру в исламском государстве (христиане, иудеи, зороастрийцы и представители некоторых реликтовых гностических сект), считались находящимися под покровительством мусульман((Такое покровительство называлось зимма, а те, кто к нему прибегал, именовались ахл аз-зимма, откуда происходит укоренившийся в востоковедной литературе термин зиммии.)), за что должны были платить подушную подать (джизью).
Что же касается смертной казни за вероотступничество, то необходимо напомнить, что ислам оказался единственной этической религией, община последователей которой почти сразу же после своего возникновения (в течение буквально нескольких лет) превратилась в протогосударство, а затем в раннее государственное образование, и согласиться с мнением высокомудрых марокканских улемов о том, что речь в данном случае шла о наказании за государственную измену. История этических религий убедительно доказывает, что близость с государством всегда вела к размыванию заложенных в них высоких нравственных принципов. Возможно ли государство, в котором буддизм является господствующей религией и где широко применяется смертная казнь? Да, это Таиланд, где, например, за продажу небольшой дозы наркотиков расстреливают. Впрочем, и у православия, которое в Московской Руси, а затем и в Российской империи являлось государственной религией, вряд ли есть моральное право упрекать ислам за жесткость по отношению к вероотступникам: согласно Соборному уложению, действовавшему до 1832 г., за переход христианина в ислам полагалось сожжение заживо, причем на практике такое наказание применялось и до принятия этого свода законов. А ведь судя по заключительному пассажу знаменитого «Хожения за три моря», записанного по-персидски кириллицей, Афанасий Никитин принял ислам или склонялся к такому решению, и вполне вероятно, что только безвременная кончина под Смоленском осенью 1474 г. уберегла нашего великого путешественника от страшной участи…
С момента своего возникновения ислам оказался неразрывно связан с мусульманским государством, причем в принципе в мире должно существовать только одно такое государство — халифат. Начавшийся с середины VIII в. процесс возникновения и сосуществования нескольких государственных образований, в которых правили мусульманские династии, явился шоком для современников. Что уж говорить о X в., когда правоверные оказались разделены между тремя халифатами: Аббасидским с центром в Багдаде, Омейядским с центром в Кордове (охватывавшим мусульманскую Испанию) и Фатимидским в Северной Африке, столицей которого с 969 г. стал специально для этого основанный Каир. Интересно, что между первыми двумя халифатами не существовало каких-либо догматических различий.
И все же в определенном смысле исламу повезло. Государство, с которым новая религия оказалась сопряжена с момента своего появления, конечно, являлось авторитарным и de facto монархическим (крупные государства, построенные на иных принципах, в ту эпоху были просто немыслимы). Однако целые сферы жизни, например правовая, изначально находились, по сути дела, вне государственного контроля. Разработка мусульманского права стала результатом самоорганизации образованных мусульман, которые по собственному почину (а главное — за свой счет, не получая от государства за это никакого вспомоществования) тратили долгие годы на собирание десятков (и даже сотен!) тысяч хадисов — сообщений о словах и делах основателя своей религии пророка Мухаммада и составление сборников наиболее достоверных из них. Эти хадисы стали своего рода прецедентами, на которых было возведено величественное здание мусульманской правовой системы (в Коране при всей его значимости собственно правовых норм заключено сравнительно немного). Как известно, прецедентное право, особенно в Средние века, обеспечивало куда большую самостоятельность судебной власти, нежели право нормативное. На заре ислама для мусульманского судьи (кади) считалось делом благочестия исполнять свои функции на общественных началах, не получая за это жалованья. Правда, уже на втором веку исламской истории кади постепенно превращается в государственного чиновника, как правило, неплохо оплачиваемого…
Есть по крайней мере еще одна особенность, резко отличающая мусульманское государство от средневековых европейских. Оно не знало сословного деления. Все мусульмане (разумеется, мужчины, о правах женщин в Средние века речь и не шла), от последнего поденщика до халифа, были равны с правовой точки зрения. То, за что в Европе пришлось вести кровавую борьбу на баррикадах и жесткие дебаты в печати и на парламентских трибунах, — принцип равенства всех граждан перед законом — был дарован приверженцам ислама с самого начала. Интересно, что знаменитая Османская конституция, принятая 23 декабря 1876 г., пусть и под давлением обстоятельств((Очередной подъем национально-освободительной борьбы на Балканах поставил на повестку дня вопрос о вмешательстве европейских держав, прежде всего России, во внутренние дела Высокой Порты. Чтобы убедить собравшихся в Стамбуле делегатов международной конференции в том, что Османская империя способна сама урегулировать этот кризис, султан ‘Абд ал-Хамид II вынужден был пойти на поводу у реформаторов и подписать указ, который ввел в действие разработанную ими конституцию.)), предоставила активное избирательное право всем подданным султана мужского пола без какого-либо ценза, особенно имущественного. Насколько мне известно, ни в одной европейской стране столь демократический избирательный закон не был на тот момент введен в действие. Таково было наследие мусульманского права, переформатированное в условиях нового времени.
В предлагаемой вниманию читателей серии очерков по истории ислама, его политической, правовой системе, догматике и отчасти культуре эти и другие сохраняющие свою актуальность вопросы будут детально рассмотрены с учетом последних достижений востоковедческой науки. Начать же следует, как водится, с истоков…
Об иудейских и христианских корнях ислама написаны десятки монографий и тысячи статей. И немудрено. Ведь ислам является одной из авраамических религий, объединенных общей (по крайней мере, в ряде ключевых моментов) Священной историей и общим сонмом пророков и других выдающихся деятелей, чье благочестие удостоилось внимания Всевышнего. Да и веруют приверженцы этих трех религий в одного и того же Бога, которого, следовательно, применительно к исламу не вполне корректно именовать Аллахом (что по-арабски значит «Бог» с определенным артиклем)((Хотя в контексте отечественной литературно-художественной традиции вряд ли правомерно настаивать на исключении из употребления слова «Аллах», придающего тексту неповторимый восточный колорит.)), тем более что в арабо-христианских текстах Всевышний зачастую обозначается этим же именем нарицательным. Единственная сура (глава) Корана, представляющая собой связное изложение одной сюжетной линии, посвящена библейскому преданию об Иосифе Прекрасном, что отражено в ее заглавии — Йусуф.((Она является 12-й по порядку.))
Обитатели Аравийского полуострова, находившиеся в течение многих столетий под влиянием соседних цивилизаций — месопотамской, левантийской, египетской, эллинистической, римской, — восприняли ряд присущих им культурных кодов, иногда переработав их на свой лад. С начала нашей эры все более заметное место среди них стали занимать предания монотеистических религий, иудаизма и христианства, адепты которых проникали в Аравию с торговыми караванами и селились в местных оазисах вместе со своими единоверцами в поисках убежища от религиозных преследований. Нет сомнений в том, что представление об арабах как о потомках Исмаила, старшего сына Авраама (в арабской передаче — Ибрахима), правда, не от законной супруги Сары, а от наложницы Агари, сложилось еще до ислама и к началу проповеди Мухаммада прочно утвердилось в их сознании. Через это предание арабы вписали себя в библейскую картину мира. Что до происхождения Исмаила, то аравийские кочевники не усматривали в нем ничего зазорного: статус ребенка определялся положением в обществе его отца, а не матери. Этот принцип был унаследован у них мусульманами в полной мере. В политической истории ислама неизвестно ни одного случая, когда бы при определении порядка вступления на трон решающая роль отводилась тому, от законной жены или от наложницы происходил наследник престола: все определялось расположением к нему и к его матери находящегося у власти правителя.
Употребление этнонима «арабы» (‘rb), когда речь заходит о доисламской эпохе, вполне оправданно. Похоже, это было самоназвание подавляющего большинства кочевых и полукочевых племен Аравийского полуострова с начала I тысячелетия до н. э. Иначе как объяснить то обстоятельство, что арабами своих соседей-бедуинов называли и ассирийцы в VIII—VII вв. до н. э., и представители южноаравийской цивилизации, о которой речь пойдет ниже, в первые века нашей эры. Отсутствие политического единства вплоть до появления ислама не могло служить непреодолимым препятствием для формирования общего этнического самосознания: пример разделенной на десятки городов-государств Эллады с четким размежеванием между эллинами и варварами это доказывает.
Для того чтобы раскрыть внутренние предпосылки появления ислама, необходимо обрисовать хотя бы в общих чертах основные вехи истории Аравийского полуострова в предшествующие столетия. За последние десятилетия на просторах Аравии были сделаны археологические и эпиграфические открытия, заставившие пересмотреть прежние представления о том, каким был полуостров в эпоху древности. На рубеже II—I тысячелетий до н. э. в юго-западной части Аравии возникает самобытная цивилизация, истоки которой следует искать в Сиро-Палестинском регионе, возможно, на границе с пустыней. Как именно она возникла, в результате крупной миграции, сопровождавшейся завоеванием, или в ходе постепенного заимствования элементов новой культуры, пока не совсем ясно. Однако судя по тому, что предшествовавшая ей высокоразвитая культура бронзового века, названная «культурой Сабра (Сабира)» по современному наименованию крупного городища, расположенного в 20 км в северу от Адена, погибла около IX в. до н. э. в огне пожаров, более вероятным представляется первый вариант. В отличие от «культуры Сабра», ориентированной на морское побережье, новая цивилизация, которую сейчас принято называть южноаравийской (а не южноарабской, поскольку ее носители, являвшиеся оседлыми жителями, четко отделяли себя от арабов, занимавшихся по преимуществу кочевым скотоводством), сформировалась на границе между обращенными к пустыне Сайхад (сегодня называемой ар-Руб’ ал-Хали «Пустая четверть») отрогами Йеменского нагорья и самой пустыней. Основой ее существования стала особая форма ирригационного земледелия, суть которой заключалась в использовании устремляющихся дважды в год, в периоды муссонных дождей, по руслам высохших рек (вади) и теряющихся в пустыне мощных водных потоков, для чего возводились разного рода водоотводные и водосборные сооружения. Наиболее значительным из них стала перегородившая вади Азана (Зана) Марибская плотина((Стоит отметить, что в 1986 г. немецкие мелиораторы возвели новую Марибскую плотину на том же вади, только выше по течению, чтобы сохранить остатки старой, и вернули к жизни Марибский оазис, который в Средние века зачах.)), вокруг которой сложился город Мариб, столица самого влиятельного южноаравийского государства — Сабейского. Однако такая специфическая форма водопользования была необходимым, но недостаточным условием возникновения цивилизации: она позволяла всего лишь выжить в жестких климатических условиях Аравии, которая с V тысячелетия до н. э. подверглась стремительной аридизации, подобно Сахаре. Процветание древней Южной Аравии обеспечило ее участие в международной торговле благовонными смолами (в основном ладаном и миррой), которые давали произраставшие там кустарниковые растения, и пряностями, поставлявшимися через нее транзитом из Индии и Восточной Африки. Благодаря значительным доходам от этих коммерческих операций (впрочем, не таким баснословным, как это представлялось античным авторам) в VIII в. до н. э. на территории нынешнего Йемена сложилось с полдюжины городов-государств, сконцентрированных на его северо-востоке, в области ал-Джауф, а также четыре крупных территориальных царства: помимо уже упоминавшегося Сабейского Катабанское, Хадрамаутское и Аусанское. Последнее, не устояв в борьбе с Сабой, исчезло с политической карты региона в первой половине VII в. до н. э. Одним из характерных признаков южноаравийской цивилизации стала семитская алфавитная консонантная письменность, знаки которой отличались геометрической четкостью.((О цивилизации древней Южной Аравии, ее зарождении, системе письма, политическом строе можно прочитать в соответствующих разделах монографий: Французов С. А. К востоку от Адена. Оазис Райбун в I тысячелетии до н. э. (эпиграфические памятники, религиозная жизнь и социальное устройство культового центра древнего Хадрамаута). СПб., 2012; История Хадрамаута с древнейших времен до конца британского владычества. Т. I: Французов С. А. История Хадрамаута в эпоху древности. СПб., 2014.))
Вплоть до последних веков I тысячелетия до н. э. основные торговые маршруты, по которым из Южной Аравии на рынки Средиземноморья и Ближнего Востока поставлялись товары, были сухопутными: один из них проходил по западным землям Аравии на удалении в несколько десятков километров от побережья; другой, пересекая восточную часть полуострова, достигал Месопотамии. Хотя на рубеже нашей эры в этом районе мира произошла переориентация основных торговых трасс с суши на море, прежние пути не были заброшены, хотя их значение уменьшилось. На западном трансаравийском пути, в южной части области Хиджаз, приблизительно в V в. н. э. возникает Мекка((Поскольку на территории Мекки и ее окрестностей о проведении не только раскопок, но даже археологической разведки и речи пока идти не может по религиозным соображениям, эта датировка является очень приблизительной.)) — поселение только что перешедшего к оседлости, но сохранявшего многие бедуинские обычаи племени курайш. Изменение образа жизни курайшитов объяснялось их вовлеченностью в торговлю с Йеменом и Палестиной, где главным пунктом назначения их караванов стал порт Газа. В нем похоронен умерший в довольно молодом возрасте Хашим ибн ‘Абд Манаф, прадед Мухаммада, основатель рода Хашимитов, который, по преданию, первым среди курайшитов освоил маршрут из Мекки в Газу.
В том, что касается караванной торговли, отраженная как в Коране, так и в мусульманском предании традиция отличается удивительной точностью, в том числе в передаче деталей. Например, в суре «Курайш» (106-й) упоминается «караван зимний и летний» (рихлат аш-шита’ ва-с-сайф).((У И. Ю. Крачковского — «в путешествии зимой и летом». Предлагаемый перевод основан на истолковании этой суры издателем приведенной ниже надписи.)) Казалось бы, логично предположить, что здесь речь должна идти о двух караванах сообразно числу сезонов, и допустить порчу текста. Однако в наскальной южноаравийской (точнее, хадрамаутской) надписи I—II вв. н. э. R 1850, обнаруженной в январе 1952 г. на юго-западе Саудовской Аравии экспедицией бельгийских востоковедов Жака Рикманса и Филиппа Липпенса и выдающегося британского разведчика Генри Сент-Джона Филби (Филби-старшего), но опубликованной лишь полвека спустя крупнейшим французским исследователем доисламского Йемена Кристианом Робеном, говорится: «Харис, сын Лагна, хадрамаутец, провел караван (‘r-n) южный и северный (курсив мой. — С. Ф.) с военным отрядом из Хадрамаута».((Robin Ch. J. «La caravane yéménite et syrienne» dans une inscription de l’Arabie méridionale antique // L’Orient au cœur en l’honneur d’André Miquel / Éd. par Br. Halff, Fl. Sanagustin, M. Sironval, J. Sublet sous la responsabilité de Fl. Sanagustin. Paris, 2001. P. 207—216, fig. 1.)) Таким образом, нет сомнений, что в одном из южноаравийских государств (Хадрмаутском царстве), как и в Мекке накануне утверждения в ней ислама, караван, снаряжавшийся местными купцами и отправлявшийся в зависимости от времени года то на юг, то на север, рассматривался как нечто единое.
Судя по памятникам эпиграфики доисламского Йемена, уже упоминавшееся выше детоубийство, широко практиковавшееся не только среди кочевников, но и у оседлого населения на юге полуострова, пытались запретить задолго до ислама в отдельных городских общинах Южной Аравии. Об этом свидетельствует датируемая серединой I тысячелетия до н. э. надпись Nihm/al-Qutra 1 с расположенного на северо-востоке Йемена, в области Нихм, городища Харабат ал-Кутра (из древнего города Матира), в которой среди прочих правовых норм четко прописано запрещение убивать свою дочь всякому члену общины Матира (строки 6—7). В неизданном пока документе на дереве((Вплоть до последних десятилетий прошлого века письменные памятники на эпиграфических языках Южной Аравии (сабейском, маинском, катабанском и хадрамаутском) были представлены надписями на камне (которых насчитывается около 20 тыс.) и на бронзе (несколько десятков табличек), пока в ходе пиратских раскопок в ал-Хариба ас-Сауда’ не были обнаружены тексты, начертанные курсивным письмом по-сабейски и по-маински на черенках пальмовых листьев и деревянных палочках, число которых быстро возросло до нескольких тысяч. Приблизительно 500 из них оказались в Мюнхене, три сотни — в Лейдене (в Восточном институте Лейденского университета). Кроме того, в ходе раскопок на городище Райбун в западной части Внутреннего Хадрамаута Советско-Йеменской комплексной экспедицией во главе с П. А. Грязневичем удалось обнаружить более 20 таких текстов на дереве, к сожалению, по большей части фрагментарных. Те из этих новых источников по истории южноаравийской цивилизации, которые поддались прочтению, оказались хозяйственными документами, писцовыми упражнениями, списками людей неясного назначения… Произведений изящной словесности среди них пока, увы, не выявлено. Подробнее о них см.: Лундин А. Г. Новые документы древнего Йемена // Православный Палестинский сборник. Вып. 98 (35): Сборник памяти Н. В. Пигулевской. СПб., 1998. С. 14—26; Французов С. А. Южноаравийская письменность и древнейеменская словесность: новые открытия, старые проблемы // Россия и Арабский мир. Научные и культурные связи. Вып. 7. СПб., 2000. С. 28—36.)) приблизительно того же периода MSS 74, происходящем с городища ал-Хариба ас-Сауда’ (из древнего города Нашшан) и хранящемся в Государственной Баварской библиотеке в Мюнхене, осуждаются «люди, которые убивали своих детей (без указания пола! — С. Ф.) и продолжали это делать, будь те большие или маленькие».((Frantsouzoff S. Nihm, avec une contribution de Ch. Robin (Inventaire des inscriptions sudarabiques / Publié par les soins de Christian Robin. T. 8). Fasc. A: Les documents. Paris, 2016. P. 122—124.))
А вот легенда о царице Савской, ставшая достоянием мировой культуры и представленная в том числе в Коране((В суре ан-Намл («Муравьи»; 27-й).)), наследием доисламского Йемена считаться никак не может.((Пиотровский М. Б. Коранические сказания. М, 1991. С. 146.)) В своем кораническом варианте она является переработкой иудейских сказаний. Дело в том, что среди десятков верховных правителей древних южноаравийских государств, носивших титулы мукарриб («объединитель»?) и малик («царь»), неизвестно ни одной женщины. Единственная малика (mlkt, «царица»), засвидетельствованная в надписях в связи с событиями 20-х гг. III в. н. э., по имени Маликхалак была сестрой сабейского царя Ша’ра Аутара и супругой хадрамаутского царя Или‘азза Йалута, но сама престола не занимала. Нельзя полностью исключать появления на сабейском троне женщины, вклинившейся в долгую череду правителей-мужчин, подобно Хатшепсут в истории Древнего Египта. Но на сегодняшний день наиболее вероятной подоплекой библейского предания о посещении израильского царя Соломона царицей Сабы (Шевы) следует признать возможные контакты этого могущественного монарха середины X в. до н. э. с одной из североаравийских «цариц», то есть женщин-вождей крупных арабских племен, существование которых засвидетельствовано клинописными документами, правда, для несколько более позднего времени (VIII—VII вв. до н. э.).
Вообще богатая событиями история древнего Йемена отражена в Коране достаточно слабо. Четко и недвусмысленно в священной книге ислама рассказано лишь об ознаменовавшем крушение южноаравийской цивилизации прорыве Марибской плотины в последние десятилетия VI в. н. э., после которого она больше не восстанавливалась: «У Сабы в их жилище было знамение: два сада справа и слева — питайтесь уделом Вашего Господа и благодарите Его! Страна благая, и Господь милосердный! Но они уклонились, и послали Мы на них разлив плотины и заменили им их сады двумя садами, обладающими плодами горькими, тамариском и немногими лотусами».((Сура Саба’ (34-я), ст. 15—16. У И. Ю. Крачковского — «лотосами», но это явное недоразумение. Речь идет о ююбе (Zizyphus lotus), древесном растении со съедобными плодами, распространенном в Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Оно имеет много арабских названий: в этом стихе поименовано сидр.))
Считается, что в Йемене Мухаммад не бывал, но если даже ему и случалось добираться до тех мест по торговым делам (приведенный выше фрагмент коранического текста позволяет предположить, что он посетил Мариб), то гораздо реже, чем до развалин набатейских городов в Северной Аравии, мимо которых шли торговые караваны. Речь идет прежде всего о расположенном на севере Хиджаза значительном по площади и по масштабам сооружений городище Мада’ин Салих (древней Хегре). Набатейское царство существовало на территории современной Иордании и северо-западной части Аравии с середины I тысячелетия до н. э. до 106 г. н. э., когда оно было ликвидировано римлянами, а большая часть его территории вошла в состав новой провинции Каменистая Аравия. Сами набатеи были арамеоязычным народом, но заметное место в жизни этого государства играли кочевые арабские племена. В связи с общим кризисом Римской империи к IV в. пришли в упадок и эти земли, а крупнейший город Южной Набатеи — Хегра — был покинут жителями.((О Набатейском царстве см. в первую очередь: Шифман И. Ш. Набатейское государство и его культура. Из истории культуры доисламской Аравии. М., 1976; Рош М.-Ж. Петра и Набатеи / Пер. с франц. В. В. Смирновой. М., 2013.)) Для проезжавших мимо он служил наглядным свидетельством бренности земной славы и побуждал их складывать занимательные истории о канувших в небытие великих народах. Часть из них оказалась отражена в Коране. Название городищу, раскинувшемуся на месте Хегры, Мада’ин Салих (буквально — «Города` (во мн. ч. — С. Ф.) Салиха») было дано в память о пророке Салихе, о котором и Библия и библейские апокрифы хранят молчание. Это был персонаж древнего аравийского предания, известный тем, кто внимал Мухаммаду. О нем говорится в нескольких коранических сурах.((Главным образом в сурах ал-А’раф («Преграды»; 7-й), ст. 73—79, Худ (11-й), ст. 61—68, и аш-Шамс («Солнце»; 91-й), ст. 11—15.)) Реконструируемый на их основании рассказ следует стандартной канве и вписывается в общий цикл историй об отвергнувших благочестивых пророков нечестивых народах (взывая к примеру этих пророков, Мухаммад стремился обратить в единобожие соплеменников-курайшитов). Салих был послан к народу самуд, однако самудяне не только отказались уверовать в Аллаха, но и убили молочную верблюдицу своего пророка, совершив тяжелейший проступок, с точки зрения бедуина. К сожалению, трудно установить, какие именно детали этой истории вошли в Коран из доисламских легенд.
Об исторических самудянах известно до обидного мало. Они упомянуты в анналах ассирийского царя Саргона II (722—705), а затем, после тысячелетнего интервала, в надписях из возведенного самудянами храма в ар-Раффаве, посвященного римским императорам Марку Аврелию и Луцию Веру (главным образом, в греко-набатейской билингве). Весьма прискорбно, что вопрос о самуде постарались запутать сами ученые, назвавшие самудскими без каких-либо серьезных оснований обширную группу довольно разнородных доисламских граффити, встречающихся на скалах Северной и Центральной Аравии. К настоящему времени часть из них удалось связать с обитателями оазиса Тейма, другую — с областью Хисма на юге Иордании, но еще три их категории, обозначаемые латинскими литерами B, C, D, пока остаются без должной привязки, но к историческому самуду явно отношения не имеют.((Классификация североаравийских языков и письменностей и связанные с ней проблемы на современном научном уровне освещены в: Macdonald M. C. A. Reflections on the linguistic map of pre-Islamic Arabia // Arabian Archaeology and Epigraphy. 2000. Vol. 11. P. 28—79.))
В этот же цикл, названный М. Б. Пиотровским «Пророки великих катастроф»((Пиотровский М. Б. Указ. соч. С. 44.)), входит история о Худе, отождествление которого с библейским патриархом Евером, основанное на случайном созвучии имени Худ с арабским этноконфессонимом йахуд («иудеи»), следует исключить, и о его народе ‘ад, обитавшем в местности ал-Ахкаф (буквально — «Песчаные барханы»). Несмотря на увещевания своего пророка, адиты отвергли Аллаха и были уничтожены ураганом невиданной силы.((См. в первую очередь суры ал-А’раф («Преграды»; 7-й), ст. 65—72, Худ, ст. 50—60, ал-Ахкаф («Барханы»), ст. 21—25.)) Не так давно этноним ‘d был выявлен в нескольких наскальных надписях на границе Иордании с Саудовской Аравией, правда, предельно лаконичных, и тем самым адитов удалось привязать к определенной местности. Стоит подчеркнуть, что коранические комментаторы практически единодушно помещали народ ‘ад на юге Аравии, как правило, в Хадрамауте, который даже получил в мусульманской традиции название ал-Ахкаф. Эту локализацию восприняли местные жители: в современном Хадрамауте любое древнее городище именуется ал-‘Адийа («Адитское»). Столь неожиданное, на первый взгляд, перемещение североаравийского племени на юг полуострова стало результатом жесткой борьбы этнополитических группировок северных и южных арабов, вспыхнувшей в первые десятилетия ислама и растянувшей на многие столетия.((Об этом противоборстве см.: Пиотровский М. Б. Предание о химйаритском царе Ас‘аде ал-Камиле. М., 1977.)) Она затронула и сферу исторической памяти, вследствие чего каждая из этих группировок стремилась объявить своими знаменитых деятелей прошлого, а уж пророков с неясной привязкой к местности — в первую голову.
К адитам мусульманское предание возводит еще одного коранического персонажа — мудрого Лукмана. Перед нами типичный культурный герой, да еще и долгожитель, которому Аллах в ответ на его просьбу даровать бессмертие отмерил срок, равный жизни семи орлов. В Коране приведено духовное завещание, оставленное Лукманом своему сыну.((Сура Лукман (31-я), ст. 12—34.)) Попытки отождествить аравийского мудреца с вавилонским Ахикаром или с Эзопом вызывают серьезные сомнения, однако в арабо-мусульманской словесности с именем Лукмана действительно стали связывать поучительные истории о животных, напоминающие как творения древнегреческого баснописца, так и сюжеты Панчатантры.
Немало проблем, относящихся к тем верованиям обитателей доисламской Аравии, что нашли отражение в Коране, до сих пор далеки от разрешения. Так, и Мухаммад, и его оппоненты-язычники не сомневались в существовании джиннов, сверхъестественных существ, обитающих в безлюдных местах посреди пустыни, на кладбищах, в развалинах, заброшенных домах и способных вредить или помогать людям. Джинны неоднократно упоминаются в Коране. Считалось, что наряду с миром людей и миром ангелов у джиннов есть свой особый мир, где они, подобно бедуинам, объединены в племена. Именно поэтому в эпитете Аллаха «Господин миров» (Рабб ал-‘аламин) слово «миры» стоит не в двойственном, а во множественном числе. Однако до сих пор этимология термина джинн является загадкой. Его аналоги есть в других семитских языках (в сирийском и классическом эфиопском), и при этом их сходство с латинским genius, обозначавшим в римской мифологии духа-хранителя человека, предмета или места, слишком разительно, чтобы быть признанным простой случайностью. Но кто у кого заимствовал это слово: древние римляне у семитов (скорее всего, из арамейского) или наоборот (сирийцы у римлян, а у сирийцев арабы и эфиопы), — вот уже более двухсот лет выяснить не удается.
Несмотря на то что нам известны имена более сотни божеств древней Южной Аравии и нескольких десятков — в различных североаравийских пантеонах, связанные с ними мифологические предания до нас не дошли. За отдельными исключениями, мы не представляем себе матримониальные отношения этих божеств и кто кому из них приходился детьми или родителями. Из Корана и мусульманского предания известны три широко почитавшиеся мекканцами богини — ал-Лат, ал-‘Узза и Манат, — о поклонении им говорилось в знаменитых «Сатанинских стихах», которые Мухаммад вначале принял за Божественное откровение, а затем отменил, поняв, что воспринял их по дьявольскому наущению.((Они находились между ст. 20 и ст. 21 суры ан-Наджм («Звезда»).)) Согласно общему мнению толкователей Корана, эти три женских божества язычники считали дочерьми Аллаха. Поэтому когда в южноаравийских надписях и в одном пальмирском тексте были обнаружены упоминания «дочерей бога» (bnt/’l), у ученых не возникло ни малейших сомнений, к каким именно богиням относится это выражение. Потребовалось скрупулезное исследование Кристиана Робена, чтобы показать, что для подобного отождествления нет оснований, поскольку богини Латан и ‘Уззайан (аналоги ал-Лат и ал-‘Уззы), а также Манат ни в одной из областей Южной Аравии, ни в Пальмире не почитались вместе в одно время, и что «дочери бога», скорее всего, представляли собой особую категорию второстепенных божеств (наподобие тех же джиннов).((Robin Ch. J. Les «Filles de Dieu» de Saba’ à La Mecque: reflexions sur l’agencement des panthéons dans l’Arabie ancienne // Semitica. 2000. Vol. 50. P. 113—192.))
Археологическое и эпиграфическое изучение Аравийского полуострова, которое только набирает обороты, захватывая сегодня все новые территории Саудовской Аравии((Увы, в Йемене оно оказалось прервано несколько лет назад из-за внутренней смуты и вмешательства в нее саудитов.)), сулит немало открытий, способных наглядно показать, сколь глубоко укоренен ислам в родной для него почве.
