Православная церковь в исправительной колонии № 9 в Красноярском крае, 4 января 2018 года Владимир Кондратов / Интерпресс / ТАСС
Десять лет назад фермер Виталий Мокрушин стал пастором церкви меннонитов в городе Соль-Илецке Оренбургской области и возглавил небольшую общину на 20–25 человек. К вере бывший слесарь локомотивного депо, которому сейчас 42 года, пришел в 1996-м — сказалась семейная традиция: меннонитами были все родные Мокрушина по линии матери.
В середине 2000-х — еще до того, как его рукоположили в пресвитеры, — Мокрушин стал регулярно приходить в колонию для пожизненно осужденных «Черный дельфин»: она находится в Соль-Илецке в нескольких кварталах от церкви меннонитов. Разрешение на допуск священнослужитель получал в УФСИН по Оренбургской области — проблем с этим, по его словам, никогда не было. Несколько лет он ходил в «Черный дельфин» каждую неделю: проводил службы, пел религиозные песни, читал проповеди, используя тюремное радио — заключенным на особом режиме содержания запрещено собираться вместе в одном помещении.
Мокрушин — один из многих представителей протестантских церквей, годами посещавших российские колонии. Как рассказывает «Медузе» руководитель центра по изучению проблем религии и общества Института Европы РАН Роман Лункин, протестанты активно развивали свои тюремные миссии с начала 1990-х — при этом связь между протестантской общиной и заключенными образовалась еще в советское время: прихожан полуподпольных церквей (баптистских, пятидесятнических, адвентистских), которые стали возникать в СССР в 1940–50-х годах, регулярно задерживали. «Процент людей, которые прошли через тюрьмы, ссылки, штрафы, общение с милицией, среди протестантов очень большой, поэтому сопереживание заключенным в протестантском мире очень живо», — рассказывает Лункин, добавляя, что одним из важных аспектов учения протестантов является необходимость социальной работы ради спасения души.
Кроме ежемесячных проповедей по тюремному радио у Виталия Мокрушина также была возможность встречаться с заключенными лично — если кто-то из них просил об этом. «Для одного мы провели водное крещение, другим на протяжении нескольких месяцев преподавали вечерю Господню — аналог православного причастия, — вспоминает пастор. — С некоторыми осужденными у нас завязалась долгая переписка». Чаще всего, по его словам, писали приговоренные к пожизненному заключению — они рассказывали, что после общения со священником к ним «приходило раскаяние, желание прожить правильно хотя бы остаток жизни». По словам Мокрушина, руководство колонии было довольно визитами пастора — сотрудники ФСИН говорили, «что те, кто становятся христианами, стремятся работать и не нарушают режим».
В 2015 году визиты Виталия Мокрушина в колонию прекратились — как и его коллег из других регионов. ФСИН не продлила соглашение на посещение колоний со всеми протестантскими организациями России: заключить их удалось только представителям четырех конфессий — православным, мусульманам, иудеям и буддистам. По словам Мокрушина, сошла на нет и переписка: «Когда человек долго не слышит слова Божьего, то постепенно начинает разочаровываться и остывать в вере». «Медуза» поговорила с тремя другими священниками и двумя членами ОНК из разных регионов России, которые подтвердили, что протестантов в колонии больше не впускают.
В 2015 году член Президентского совета и Общественной палаты, председатель Российского объединенного Союза христиан веры евангельской (РОСХВЕ) Сергей Ряховский получил письмо из ФСИН. Как он рассказывает, в нем говорилось примерно следующее: «Ваших прихожан в наших тюрьмах, колониях и СИЗО нет, здесь сидят крещенные в православии люди».
«Мы не ожидали такого хамства в отношении РПЦ, — говорит Ряховский. — [Работники ФСИН] ведь таким образом оскорбили православную церковь: получается, что она очень плохо работает с российским народом, не доносит христианские ценности и позволяет людям совершать преступления. Но главная неправда заключалась в том, что за то время, что мы служили в колониях, огромное количество сидельцев стали протестантами — евангельскими верующими».
В 2012 году проект «Атлас религий и национальностей» сообщал, что в России существует 10 тысяч протестантских церквей и около трех миллионов протестантов. По словам Романа Лункина, их количество продолжает расти: «Вокруг [протестантских] церквей обычно есть фонды, общественные организации, которые привлекают молодежь, вовлекают их в социальную работу — так что вокруг этих общин концентрируется больше людей, чем вокруг православных».
Ряховский рассказывает, что раньше каждая из протестантских конфессий заключала с администрациями ФСИН отдельные соглашения на местном уровне, но в 2015 году представители ведомства потребовали от протестантов создать централизованную организацию. Представители РОСХВЕ были к этому готовы, но документы постоянно возвращали на доработку — Ряховскому показалось, что во ФСИН «ждут некоей политической установки».
Зампред ОНК Пермского края, президент организации по ресоциализации заключенных «Выбор» Анна Каргапольцева — она лично организовывала посещение заключенных священнослужителями различных конфессий с 2007 года — рассказала «Медузе», что сегодня пастор может зайти на территорию колонии, только если осужденный напишет соответствующий запрос. «Письмо попадает православному священнику — помощнику генерала по работе с обращениями верующих. Он каким-то образом связывается с протестантом-священником и сообщает ему об этом», — объясняет Каргапольцева.
Сергея Ряховского такое положение дел возмущает: «Непонятно, почему православный священник должен разрешать евангельскому пастору приходить к евангельскому же прихожанину». К тому же, как утверждает Ряховский, чаще всего такие прошения просто не рассматривают — заключенного начинают «стращать» и убеждать, что русский человек не должен следовать «прозападным доктринам» (говорили об этом и собеседники «Медузы» из ОНК).
Фактический запрет на посещение заключенных Ряховский связывает с тем, что протестанты «неудобны коррумпированной системе ФСИН» — а кроме того, в глазах российской власти связаны с Западом и с украинским «Евромайданом», где представители местных церквей «молились, раздавали еду, проповедовали слово Божие, увещевали участников» (Ряховский подчеркивает, что «российских протестантов там не было»). Другие собеседники «Медузы» связывают происходящее с «пакетом Яровой», который, в частности, ужесточил закон о миссионерской деятельности, а также с давлением РПЦ.
Анна Каргапольцева говорит, что за последние десять лет во время своих визитов лишь дважды видела в колонии православных священников: «По сравнению с протестантами это было „никогда“». По словам правозащитницы, один из этих визитов был связан с приездом в регион владыки — представители РПЦ хотели, чтобы заключенные вырезали для него из дерева специальное сиденье. О том, что православные священники ходят в тюрьму неохотно, говорят и сами протестанты. По словам одного из собеседников «Медузы», попросившего не называть его имя, в колонии для пожизненно осужденных, где он раньше лично проводил службы по тюремному радио, теперь каждое утро запускают запись одной и той же проповеди. «Они до сквернословия людей доводят, — возмущается пастор. — Невозможно же каждый день слушать одно и то же».
Сами представители РПЦ не согласны с этими претензиями. В Московском патриархате существует специальный отдел по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями, который некоторое время возглавлял протоиерей Дмитрий Смирнов. При отделе, в частности, издавались материалы, призванные помочь православным священникам служить в местах лишения свободы; в 2013 году российский Синод принял специальный документ, посвященный «миссии тюремного служения» РПЦ.
Старший священник храма Покрова Пресвятой Богородицы при Бутырской тюрьме Константин Кобелев сказал «Медузе», что старается посещать тюрьму каждую неделю, если позволяют дела. Кобелев занимает должность главного специалиста отдела по взаимодействию с религиозными организациями ЦНТЛ ФСИН России: он курирует организацию взаимодействия администраций колоний с верующими и заявляет, что его главная задача — защита прав представителей всех религий, в том числе и атеистов. По его словам, «никто не имеет права, пользуясь стесненным положением человека, расширять за счет него круг своих верующих».
В том, что протестанты фактически потеряли возможность посещать колонии, Кобелев дискриминации не видит: по его словам, осужденные всегда могут написать заявление о желании встретиться с таким священником — и его обязаны будут удовлетворить. При этом заявлений, по словам Кобелева, мало. «Раньше как бывало? В колонии находятся два протестанта, и туда приезжает проповедник, в клуб насильно сгоняют все население колонии: и православных, и мусульман, все должны слушать и присутствовать, — утверждает он. — Это ведь тоже нарушение свободы совести. Даже на концерт группы „Бутырка“ только желающие приходят, а на их концерты, на которых они пели религиозные песни, насильно всех сгоняли».
Протестантский пастор, не захотевший раскрывать своего имени, признался «Медузе», что ему все-таки удается посещать заключенных — во время краткосрочных свиданий. Он также утверждает, что некоторые региональные управления ФСИН так и не расторгли соглашения с местными протестантами (регионы священник назвать отказался, чтобы «не навредить»). Об этом же говорит и Сергей Ряховский: по его словам, некоторые региональные руководители ФСИН «берут на себя такую ответственность, потому что видят, как успешно протестанты реабилитируют бывших заключенных: процент рецидива после этой реабилитации минимален».
В 2009 году Олег Стариков — он сам провел несколько лет в тюрьме, а выйдя из нее, стал протестантом — создал в городе Лысьве в Пермском крае благотворительный Фонд социальной помощи и правовой поддержки граждан. По его словам, каждый месяц к нему обращаются 40 человек, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, 10 из которых — бывшие заключенные. В благотворительном фонде существует социальная гостиница, работают юристы и психологи, проводятся «духовно-нравственные уроки и беседы» — в том числе с протестантскими священниками.
Как рассказывает Стариков, фонд не ставит себе целью обратить своих подопечных в протестантизм — важнее, чтобы у них снова не начались проблемы с законом. Показателями руководитель организации скорее доволен: по его словам, только один из десяти его подопечных возвращается в тюрьму — а около 7000 человек за время работы фонда «из правонарушителей превратились в законопослушных граждан».
Религиовед Роман Лункин подтверждает: протестанты активно занимаются реабилитацией бывших заключенных (государство в России такую работу не проводит — только 16 августа 2018 года ФСИН предложила создать службу поддержки для освободившихся из колоний). Один из примеров, которые он приводит, — благотворительная программа «Рождественская елка Ангела», в рамках которой верующие передают детям людей, находящихся в тюрьме, подарки, а их родителям посылают открытки и письма. Как рассказывает Лункин, «этот проект приветствуется многими подразделениями УФСИН, потому что способствует созданию нормальной психологической среды» — и продолжается до сих пор.
«В протестантских приходах достаточно бывших осужденных, которые хорошо понимают, как нужно работать с недавно освободившимися, — продолжает Лункин. — Это опять же связано с тем, что в советские времена многие протестанты прошли через тюрьмы. Создать такую группу при православном храме гораздо сложнее — это могут негативно воспринять другие прихожане». Эксперт считает, что отстранение протестантских священнослужителей от посещения колоний может привести к большему количеству рецидивов, что особенно скажется на обстановке в регионах с большим количествам тюрем, — например, Коми или Мордовии, — но и на всей стране в целом.
«[В начале 1990-х] нам пришлось много увещевать наших прихожан, чтобы они изменили свое отношение к людям, которые в прошлом совершили преступление или были законченными наркоманами», — добавляет глава РОСХВЕ Ряховский. По его словам, увещевания помогли, и вопрос о том, «нужны ли церкви „бывшие“», сейчас уже никто не ставит. Ряховский считает, что без работы протестантских центров реабилитации уровень преступности в стране был бы гораздо выше: по его данным, таких организаций сейчас по стране около семисот, а людей, которые стали евангельскими христианами, находясь в местах лишения свободы, — несколько тысяч.
